Олег Будницкий - Люди на войне

Поэтому слова Тарле о прогрессивных реформах Наполеона в цитированной выше газетной статье (если они, конечно, не были согласованы с заказчиком) были некоторым отступлением от прежней указанной ему линии. Как бы то ни было, теперь Сталин де-факто санкционировал и даже усилил «новую старую» линию в оценке историком Наполеона. Противопоставление Наполеона Гитлеру станет одним из лейтмотивов текстов Тарле, созданных им в годы войны.

Как убедительно продемонстрировал О. Н. Кен,

война с Германией побудила Тарле радикально пересмотреть взаимоотношения бонапартизма с «современным фашизмом». Во введении к изданию 1942 года Тарле развернул позитивные характеристики личности («ясный и светлый ум» и др.) и деятельности Бонапарта, присутствующие в первом варианте. В новом введении был впервые развит тезис не только о революционной, но и цивилизующей роли наполеоновских завоеваний.

Речь шла у Тарле о таких нововведениях наполеоновской власти на завоеванных территориях, как

установление строгой законности в судах и администрации <���…>, равенство всех граждан перед гражданским и военным законом, правильное ведение финансовых дел, отчетность и контроль, расплата звонкой монетой за все казенные поставки и подряды, проведение прекрасных шоссейных дорог, постройка мостов и т. д.

Полагаю, что причина подобных изменений кроется во влиянии войны не столько на Тарле, сколько на его заказчика, что и позволило историку вернуться к своему исходному, настоящему, а не искаженному по указанию Сталина взгляду на роль Наполеона в истории. Тем более что теперь это совпадало с задачами антигитлеровской пропаганды.

Европейский, освободительный контекст Великой Отечественной войны с прямой отсылкой к речи Сталина от 6 ноября 1941 года подчеркнут Тарле в брошюре «Гитлеровщина и наполеоновская эпоха»:

Можно смело сказать, за всю свою великую историю никогда, даже не исключая и 1812 г., русский народ до такой степени не являлся спасителем Европы, как в настоящее время. И никогда ни одно слово, исходившее из седых исторических стен Кремля, не получало такого могучего общемирового резонанса, до такой степени не «ударяло по сердцам с неведомой силой», — как лозунг речи 6 ноября о грозном, беспощадном, заслуженном возмездии, об истребительной войне против истребителей, то есть о самой справедливой из всех войн, которые когда бы то ни было и где бы то ни было велись.

В завершение сюжета о взаимоотношениях Сталина и Тарле повторю еще раз, что не только указания вождя влияли на тексты историка, но и тексты Тарле «абсорбировались» и использовались при подготовке некоторых фрагментов речей Сталина.

Русский народ, — писал Тарле в заключении к «Нашествию Наполеона на Россию», — не есть народ обыкновенный, заговорили передовые люди России (вроде В. Каразина) после двенадцатого года. В нашу эпоху русский народ повел все другие народы, населяющие наше великое государство, на борьбу по созданию первого в мировой истории социалистического строя, не знающего ни эксплуататоров, ни эксплуатируемых.

Не из этого ли фрагмента текста историка заимствовал Сталин идею (отчасти и лексику) своего знаменитого тоста от 24 июня 1945 года в честь русского народа?

Я пью, — говорил он на приеме после Парада Победы, — прежде всего за здоровье русского народа потому, что он является наиболее выдающейся нацией из всех наций, входящих в состав Советского Союза. Я поднимаю тост за здоровье русского народа потому, что он заслужил в этой войне общее признание как руководящей силы Советского Союза среди всех народов нашей страны.

Перу Тарле принадлежит наибольшее количество работ, посвященных Отечественной войне 1812 года, изданных или переизданных в период Великой Отечественной. Кроме переизданий «Наполеона» (1942) и «Нашествия Наполеона на Россию» (1943), в 1941 году шесть раз издавались сокращенные варианты «Нашествия…», в 1941–1942 годах в «Библиотеке красноармейца» четыре раза переиздавалась его брошюра «Михаил Кутузов», и это не считая газетных и журнальных статей, в том числе специально предназначенных для красноармейцев.

Кульминации противопоставление Наполеона Гитлеру, так же, как антинемецкая риторика, достигает в предисловии к изданию «Нашествия…», вышедшему в свет в 1943 году:

В самых необузданных мечтах своих великий завоеватель, пришедший в Россию в 1812 г. с целью покорить и поработить ее, не задавался такими чудовищно жестокими и, в то же время, нелепыми целями, как те, которые ставят перед собой тупые и гнусные палачи гитлеровской шайки <���…> Много пришлось перетерпеть русскому народу от наполеоновского нашествия, но речи не может быть о каком бы то ни было сопоставлении поведения наполеоновской армии на русской земле со всеми бесчисленными злодеяниями подлой гитлеровской орды <���…> [Наполеон] издавал суровые приказы против мародерства и против каких бы то ни было насилий над мирным населением. Конечно, эти приказы (особенно с третьего месяца войны) очень мало исполнялись, но все-таки до самого конца похода солдаты наполеоновской армии знали, что производить грабеж открыто нельзя, начальство не велит. Если бы Наполеону сказали, что какой-нибудь из его маршалов издал приказ вроде приказа генерала фон Рейхенау от 15 октября 1941 г. об убийстве населения занятых мест и о планомерном истреблении всех русских художественных и исторических ценностей, то он подумал бы, конечно, что этот маршал окончательно сошел с ума.

Тарле писал, что, если в составе наполеоновской армии наибольшими грабителями были немцы, а наиболее дисциплинированными — французы, в особенности императорская гвардия, то в ходе настоящей войны наиболее гнусные злодеяния над мирными жителями совершали элитные немецкие части, составленные из «наиболее оголтелых, озверелых, потерявших всяческий человеческий облик мерзавцев». Общий вывод историка звучал так:

И в основных целях нашествия, и в характере действий неприятеля на русской территории существовала огромная разница между войной 1812 г. и Великой Отечественной войной. Между колоссом, возглавлявшим «великую армию» в 1812 г., и трусливым фашистским дегенератом, который посылает свою банду на смерть, лично пребывая в уютном берхтесгаденском бомбоубежище, — нет и не может быть ни малейшего сходства, как бы этого сходства «фюрер» ни жаждал. В одном отношении война 1812 года походит на Великую Отечественную войну: пламенный патриотизм и героизм русского народа готовят захватчикам такое же страшное поражение. На этот раз к чувству вражды по отношению к врагу примешивается еще и чувство ненависти, беспредельного презрения, доходящего до гадливости, чувство омерзения, заставляющее смотреть на подлых немецко-фашистских извергов как на грязных животных, как на своего рода чумных крыс, подлежащих беспощадному уничтожению.