Иван Третьяк - Храбрые сердца однополчан

— Дадим несколько снарядов, понаблюдай, — велели ему.

Вблизи нашего укрытия вскинулись взрывы. Шувалов рассчитал корректировочные поправки, радисты передали.

Мы стали ждать. Спасения или гибели… И опытному артиллеристу Шувалову, и нам, пехотинцам, было известно, что отклонение в несколько десятков и даже сот метров при артстрельбе возможно. Существуют и действуют законы рассеивания. Могут сказаться и другие факторы. Какой-то заряд отсырел в ящике, у какого-то орудия сбилась установка прицела — все это влияет на точность стрельбы. А сколько подобных случайностей может быть, когда откроют огонь несколько артиллерийских полков, когда тут, на этом вот поле, всколыхнется море огня!

Сравнение «минуты казались часами» слишком часто используется авторами, оно давно потеряло выразительность, и мне не хочется его повторять. Хотя время тогда в нашем восприятии вроде бы и в самом деле получило растяжку. Не стану соревноваться с мастерами слова, искать новый образ, характеризующий страшное напряжение минут, когда стоишь на рубеже жизни и смерти.

Сам я никогда не курил, а тогда, так и не потянувшись к самокрутке, будто бы ощутил никотиновый голод, глядя, как двое поочередно посасывали маленький окурок, прижигая пальцы и губы. Казалось, глотнуть еще раз табачного дымку для них важнее, чем вдохнуть воздуха. Ближе всех находился Володя Шувалов, и мне было хорошо видно, как его лоб, виски, подбородок время от времени покрывались частыми каплями пота. То же самое ощутил и я на своем лице, прикоснувшись к нему ладонью. Но вот что поразило: в двадцатипятиградусную жару августовского полудня пот был холодный, как утренняя роса. А еще — верьте или нет — я видел, как поминутно изменялся цвет человеческих лиц: то побледнеют добела, то потемнеют дочерна, то покроются лиловыми пятнами, как у тяжелобольных.

Но главное, пожалуй, не в этих, внешних, что ли, проявлениях, а в том особом состоянии активности и самоотверженности, которое охватило всех. Взгляды солдат и офицеров, обращенные ко мне, были преисполнены чувства доверия. Никто не суетился, не ронял пустых слов, каждый действовал в высшем режиме исполнительности и четкости. Любой был готов на самый решительный шаг. Прикажи любому броситься с гранатой навстречу вражеской цепи — сделает, если надо — примет смерть не раздумывая.

Тягучее, испепеляющее душу ожидание словно взорвалось вместе с тишиной. Неимоверный грохот многих разрывов заглушил все остальные звуки. Вспыхнули очаги пожаров, поднялись смерчи земли. Изъясняемся жестами, как глухонемые, и нечем дышать — горький толовый дух сдавливает горло.

Приходилось видывать и слыхивать артиллерийскую стрельбу за время пребывания на фронте, но чтобы вот так десятки орудийных стволов посылали снаряды в тебя — ни разу.

Сигнальную ракету в самом начале стрельбы мы, конечно, заметили — следили за нею всеми, так сказать, наличными парами глаз.

Бросаюсь вперед, выдерживая направление по полоске ржи, тянущейся к насыпи. Все за мной — с оружием, боеприпасами, с ранеными товарищами на себе. Иду строго по центру ржаной полоски, знаю, что нельзя отклониться ни на градус. Вокруг бушует, ревет адский огонь, и только эта полоска остается нетронутой, эта ржаная стежка жизни.

Вражеские подразделения, окружившие наш, теперь покинутый, КП, оказались под артогнем. А те автоматчики, которые хотели захватить нас в плен, если и остались в живых, то, видать, оцепенели в недоумении, потому что даже не пытались перехватить нашу маленькую группу, двигавшуюся по полю. Им конечно же было не понятно, почему русская артиллерия вдруг открыла такой страшный огонь по своим.

Путь длиною в несколько сот метров и ценою в жизнь был преодолен. Мы достигли железнодорожной насыпи, перевалили ее, а за нею уже были свои. Очутившись в траншее, мы прежде всего стали тушить на себе и на раненых тлевшие маскхалаты. Многие ощупывали свои собственные головы, бока, ноги, не веря, что они целы. Стороннему глазу могло бы показаться, что с ума посходили хлопцы. А находившиеся на насыпи фронтовики смотрели на нас понимающе и с братской теплотой.

— Вот тебе и закон рассеивания… — заметил я Шувалову, тесня его плечом.

— Тут иной закон сработал — боевая взаимовыручка, — ответил мой друг.

Когда мы шли по полю между двух зон артиллерийского огня, двигались в дыму, сквозь пламя пожаров, ни один осколок не зацепил никого из нас. Трудно оцепить, с каким мастерством и чувством ответственности за жизнь товарищей действовали многие артиллеристы, принявшие участие в массированном огневом налете. Им было сказано кратко: «Наша пехота вызывает огонь на себя». И эта фраза вдохновила батарейцев, они сделали все, чтобы спасти боевых друзей.

О фронтовой дружбе и боевой взаимовыручке рассказано и написано много, но тему эту никогда не исчерпать.

Чувства и узы боевого братства фронтовиков трудно измерить. О них не принято было много говорить. Они проявлялись одинаково сильно и ярко как в небольшом боевом эпизоде местного характера, так и в крупном сражении, получившем широкую известность.

Газеты писали тогда о тяжелых, ожесточенных боях на орловско-курском направлении. Прослушав очередную сводку Совинформбюро, мы с замполитом батальона склонялись над обыкновенной ученической картой, подобранной солдатами в какой-то полуразрушенной сельской школе, и старались представить себе очертания, динамику Курской дуги. Она у всех была на устах, эта Курская дуга, где шло решающее единоборство за стратегическую инициативу.

А вскоре дошли с юга вести о танковом побоище под Прохоровкой. На нашей школьной карте мы ее не нашли — не нанесена была. Обыкновенное, видать, село, каких много, а какую славу получило! Даже нам, видавшим виды фронтовикам, было трудно представить то страшное побоище под Прохоровкой, в котором участвовало с обеих сторон больше тысячи танков!

Будучи под сильным впечатлением услышанного и прочитанного о Прохоровской битве, мы с несколькими офицерами батальона пошли к танкистам. По соседству как раз тогда располагалась танковая бригада полковника Я.Кочергина. Танкисты стояли в полной готовности к действиям; по сигналу их грозные машины должны были пройти через боевые порядки пехоты и, вырвавшись вперед, ударить по врагу мощью своих пушек и брони.

Мы, пехотинцы, подходили к экипажам, располагавшимся у боевых машин, и всякий раз начинали знакомство вырывавшимися из глубины души искренними словами:

— Слава танкистам!

Нам казалось, что таким образом мы приветствуем всех представителей героической военной профессии. Пехота вообще уважает танкистов. Вслед за танком, прикрываясь его броней, с наслаждением вдыхая чадящий дымок двигателей, идешь в атаку; на спине танка проскакиваешь через все преграды и сквозь огонь, врываясь в какой-нибудь населенный пункт; кличешь танки на помощь, когда враг идет на тебя тучей, и мощные машины разъяренно бросаются вперед…