Иван Третьяк - Храбрые сердца однополчан

И по долгу службы, и по личным намерениям во время отпуска, и при иной случайности как же часто приходилось командующему войсками Краснознаменного Белорусского военного округа проезжать от Минска до Москвы и обратно, а это ж ведь тот самый путь Великой Отечественной войны, те же версты, пройденные с боями, — до Москвы и обратно и дальше.

Все мы, солдаты и командиры, шли одной дорогой через войну. Им, дорогим однополчанам, посвящены настоящие записки, что и подтверждается заголовком книги. Здесь найдут выражение те самые думы, которые волновали меня и тогда, на фронте, которые, однако, в то время высказать я не успел и не сумел. Адресована книга, по замыслу автора, читателям младшего поколения, тем нашим современникам, у которых впереди — широкая дорога свершений и подвигов.

Воспоминания уносят тебя туда, где состоялось первое свидание с прекрасной и всесильной военной романтикой. И невольно задумаешься, спрашивая себя: с чего же все это началось? И будто вдруг откликнется эхо в ответ: «С мечты…»

Мне, например, не было на роду написано стать военным. Наоборот, отец мой Моисей Ильич Третьяк, колхозник, влюбленный в землю-кормилицу человек, с детства склонял меня к тому, чтобы я по доброй семейной традиции стал хлеборобом.

— Оглядись, сколько нашей родни на полтавской земле трудится, от малого до старого, — говаривал, бывало, он. — И сам думай о том, где бы руки к работе на земле приложить.

А я мечтал о другом — о военной службе, о командирском труде.

Отец, когда услышал о том впервые, даже вспылил, запретил мне помышлять о военной профессии. Но разве можно запретить мечту?

Позже я разобрался в отцовских противоречиях, понял, чем не полюбилась военная служба бывшему солдату, участнику Брусиловского прорыва. Отрицательные суждения и эмоции были вызваны не самой службой, не тяжелой раной, полученной отцом в бою. На него угнетающе действовало впечатление об офицерской касте царской армии, оставившее в его сознании столько памятных зарубок! О советских же командирах он только читал да слышал из других уст. Это не могло пересилить в нем того, что в молодости довелось лично испытать.

Вопрос о выборе жизненной дороги, помню, вызвал у нас размолвку, и не мимолетно вспыхнувшую, а продержавшуюся в хате Третьяков довольно долго.

…Выпало мне как-то счастье заглянуть в родной дом, отлучившись ненадолго с фронта. Встреча была, конечно, радостной и сердечной. Однако под вечер состоялся с отцом с глазу на глаз примерно такой разговор:

— Гляжу, Ваня, две звезды у тебя на погоне. Ты теперь по должности кем же будешь?

— Командир полка.

— Да сколько ж тебе лет, сыну?

— Двадцать один исполнился недавно, как вы помните, батьку.

— От воно як!.. Разве такие командиры полков бывают? Вот у нас был полковой командир, граф, — ото да! Мы, солдаты, может, раз в год его только и видели, да и то издали.

— А меня, батьку, солдаты видят каждый день и вблизи, так же, как и я их. При встрече за руку здороваемся…

Вспоминая об этом разговоре с отцом, я невольно забежал вперед. Раз уж зашла речь о юношеской мечте, то к ней и вернемся — к тому времени, когда, хоть и попахивало грозой, на советской земле царил еще мир.

Поступил я учиться в наш Полтавский сельскохозяйственный техникум, как прочил отец, а сам начал думать и гадать, как бы это в свои шестнадцать лет определиться в какое-нибудь военное училище.

С однокашником Андреем Горевым стали мы обивать пороги военкомата, откуда нас, попросту говоря, всякий раз выдворяли, как подростков.

Нашли мы с Андрюшкой дорогу в местный аэроклуб. Нас вроде бы приняли, дали для изучения несколько книжек по теории полета, но к настоящему делу так и не допустили по той же самой причине несовершеннолетия.

Откровенно говоря, в авиацию меня и не тянуло, хотелось стать или кавалеристом, или пограничником. В обход военкомата, где неласково привечали, попробовал я постучаться в двери Полтавского бронетанкового училища — прогнали. Стал писать и рассылать во все концы письма с единственной просьбой: «Прошу вызвать на вступительные экзамены». Своей настойчивостью и страстным желанием мне, видно, удалось тронуть сердце нашего военкома, и он тоже взялся делать запросы, ходатайствуя за шестнадцатилетнего парня, за того самого, которого недавно выставлял из военкомата.

И однажды вызывает меня срочно, как по тревоге:

— Астраханское стрелково-пулеметное ответило положительно!

Я готов был кинуться ему на шею, но он тут же охладил мой пыл:

— …При условии, что разрешит лично Нарком обороны.

В тот же день мы с военкомом общими усилиями составили и отпечатали на машинке письмо на имя Наркома обороны. Немедленно отправили. Ждали ответа с нетерпением и тревогой. И вот он пришел: в порядке исключения нарком разрешил!

Поскольку я учился на втором курсе техникума, и учился хорошо, а может быть учитывая проявленный энтузиазм, меня приняли в Астраханское стрелково-пулеметное училище без экзаменов.

С радостью и гордостью надел я военную форму, получил из рук командира оружие. Можно себе представить чувства юноши, которому шел в то время только семнадцатый год. В училище таких нас было двое. С другим шестнадцатилетним парнем мы познакомились не сразу. Вначале ходили, поглядывая друг на друга, обмениваясь лишь официальным воинским приветствием, стараясь как можно ловчее подбросить руку к козырьку фуражки. А потом подружились.

Интересно, увлекательно открывалась перед нами день за днем программа обучения, но давалась все-таки тяжело. Ведь несозревшими, неокрепшими были оба. Старались, правда, изо всех сил, решительно отметая попытки со стороны некоторых старших сделать нам в чем-либо скидку по молодости лет.

Война застала меня в училище. Известие о ней было тревожным, но думали мы тогда и рассуждали, так сказать, еще «довоенными категориями». Курсанты предположительно называли короткие сроки борьбы, высказывали смелые замыслы. А больше всего волновало нас то, что мы пока не на фронте.

Драматическое развитие событий первых месяцев войны заставило нас мыслить по-иному. Горькая, тягостная правда о положении на фронтах отзывалась в наших сердцах болью. Многих постигло и личное горе: гибель в боях, исчезновение без вести отцов и старших братьев, захват вражескими войсками родных сел и городов. Мои родители тоже оказались на оккупированной территории. Другими глазами смотрели теперь курсанты на большую географическую карту, утыканную передвижными флажками, нахмуренными и суровыми сделались их юношеские лица, но все до единого и на людях, и в сокровенных думах решительно твердили одно: на фронт, поскорее на фронт!

В числе других меня выпустили из училища лейтенантом, командиром взвода, по прибытии на фронт назначили вскоре на роту, а несколько позже доверили командовать в боях батальоном.