Илья Старинов - Мины ждут своего часа

Никому из нас и в голову не приходило использовать захваченные машины для разрушения мостов. А тут…

После того как мы повредили железную дорогу под Талаверой, резко усилилось движение противника по автомобильной магистрали. Как правило, транспорт передвигался ночью, колоннами. Все трудно восстанавливаемые мосты сильно охранялись. В этих условиях применение колючек и одиночных мин не давало желаемого эффекта.

И вот однажды, беседуя с командирами групп перед очередной вылазкой в тыл врага, Ксанти предложил:

— Друзья! У вас есть уже опыт захвата машин. Попробуйте на захваченной машине ворваться на мост, снять охрану и разрушить его.

— Попробуем, Иполито? — спросил Рубио барселонца Ногеса — коренастого молодого парня.

— Отчего не попробовать, — согласился тот.

Ночью группы Рубио и Ногеса благополучно переправились через Тахо. Вышли на автомобильную дорогу. Подходящая цель так и не появилась. Пришлось на день укрыться в горах Сиерра де Сан Винсенте.

— Что делать? — сокрушался Ногес. — Сотни машин внизу идут к Мадриду, а одиночных почти нет…

Весь день подрывники не отрывались от биноклей. Дорога около моста восточнее Талаверы была перед ними как на ладони. С гор хорошо видно, что колонны грузовиков и многие легковые машины проходили на мост без остановки.

Итак, способ проникновения на мост ясен. Но как взорвать мост, проносясь по нему?

Пока прикидывали, как лучше поступить, на дороге показался грузовик с кухней на прицепе. Водитель охотно остановился, чтобы ответить на вопрос «господ офицеров». Рядом с ним сидел повар.

— Что в котле? — спросил Рубио.

— Суп.

— Выливай его к чертовой матери. Найдется другая начинка…

Пленных связали, заткнули им рты и уложили отдыхать по разные стороны дороги. Пристроившись в хвост вражеской автоколонны, кухня спокойно приблизилась к цели, въехала на мост. И вдруг на самой его середине отцепилась от тягача.

Прицеп загораживал движение, и часовой бросился, чтобы оттащить его к перилам. Он сразу, как видно, почуял неладное: из котла кухни пахло не бараниной, а горящим бикфордовым шнуром. Бывалым солдатам этот запах хорошо знаком, а часовой, несомненно, был из их числа. Он не потерял самообладания, попытался сбросить прицеп с моста. Но одному это оказалось не под силу. Стал звать на помощь водителей. Однако ни водители, ни другие солдаты из охраны моста не успели понять, в чем дело. Высоко взвилось пламя, прогремел взрыв. А злополучный грузовик, потерявший прицеп, успел тем временем бесследно исчезнуть…

Да, наши подрывники научились умело действовать на коммуникациях врага. Весной и летом 1937 года они не зря получали одну благодарность командования за другой.

В двадцатых числах июня я возвратился из Хаена и зашел к нашему военному советнику Кольману.

Поговорили о том о сем. Я заметил, что Кольман мнется, словно хочет и не решается сказать о чем-то потаенном.

— Что случилось? — напрямик спросил я.

— Ты давно не читал газет?

— Где же я мог их читать?

— А радио тоже не слушал?.. И ничего не знаешь?.. Кольман огляделся, будто опасаясь, что нас подслушают.

— Одиннадцатого числа состоялся суд над Тухачевским, Уборевичем, Корком, Якиром… Они вели вредительскую работу, пытались подготовить наше поражение в будущей войне. Хотели восстановить власть помещиков и капиталистов.

— Что?!

— Вот газеты. Читай.

Да, все обстояло именно так, как рассказывал Кольман.

«Все обвиняемые полностью признались в совершенных ими преступлениях», — с ужасом прочитал я.

Кольман подал еще одну газету за 13 июня:

— Вот здесь…

Строчки прыгали у меня перед глазами: «…Двенадцатого июня сего года суд приговорил подлых предателей и изменников к высшей мере наказания — расстрелу. Приговор приведен в исполнение».

Как наяву, увидел я перед собой лицо Якира:

— Вам поручается важнейшее партийное дело, товарищ Старинов. Надеюсь, вы оправдаете наши надежды…

Увидел лес под Олевском.

Аэродром под Харьковом.

Ночные учения, где Якир с гордостью говорил о советской военной технике.

Этот человек — предатель и изменник?!

А маршал Тухачевский — бонапартист?!

Эйдеман, Уборевич, Примаков, Путна — прославленные герои гражданской войны — и все они тоже враги народа?!

Кольман осторожно взял у меня газету.

— Как же это? — только и мог выговорить я.

— Чудовищно, — согласился советник. — Невозможно поверить. Но ты же видел…

— А какая им была корысть предавать Советскую власть? Власть, которую они сами устанавливали?! За которую кровь пролили?!

— Тише… Конечно, дикость какая-то… Сам не понимаю, на что они рассчитывали… Что им могли дать капиталисты?

— Ничего! Их бы первыми расстреляли, попадись Примаков или Якир в лапы фашистам.

— Видишь, пишут о попытке захвата власти…

— Так они же и были властью!

— Тем не менее — факт налицо…

Да, чудовищный факт был налицо. И Кольман и я не могли не верить Сталину, не верить суду.

Не могли не верить, а в сознании не умещалось случившееся…

Читая в газетах, что Вышинский награжден орденом Ленина «за укрепление социалистической законности», натыкаясь на имя Ежова и на карикатуры, изображающие ежовые рукавицы, в которых корчатся враги народа, я испытывал острые приступы тоски.

Ни на минуту не забывалось, что работал с Якиром, что неоднократно сопровождал Примакова и Тухачевского.

«А что ответишь ты, когда спросят, знал ли Якира и Примакова? Что ждет тебя по возвращении на Родину? — не раз спрашивал я самого себя. — Что ответишь?»

— Ты что-то плохо выглядишь, Рудольф, — встревожился Доминго. — Устал?

— Да, друг. Устаю…

Что еще мог я ответить капитану?

Судьба слишком долго баловала подрывников, чтобы не сделать в конце концов один из тех подарков, которые ей лучше было бы держать при себе.

Суеверия тут ни при чем. Работать нам приходилось в основном с динамитом, а он даже в мирных условиях способен преподносить горькие сюрпризы. Может взорваться от первой искры, от первого сильного удара.

Но вот, поди ж ты, у нас он пока ни разу не безобразничал.

Под Теруэлем, в Альфамбре, Пепе попал с динамитом под бомбежку, но успел вывести машину из деревни. Динамит не взорвался, хотя одна из фашистских бомб упала слишком близко.

Там же, в Альфамбре, я как-то застал бойцов, мирно покуривающих на ящиках с динамитом, придвинутых вплотную к камину. Тоже пронесло!

В Хаене мы хранили динамит под кроватями моей переводчицы и Розалины. В соседней комнате однажды взорвался примус. Струйки горящего керосина протекли по полу и в женскую спальню. Но Анна и Розалина успели набросить на пламя свои одеяла.