Иван Шевцов - Орел смотрит на солнце

В Харьковский университет он был зачислен вольнослушателем. Но ненадолго. Об этом периоде своей жизни Сергей Николаевич рассказывает в одном из писем к своему сослуживцу по Каменец-Подольску, учителю рисования Д. А. Жудину: «Формально вольнослушателем я был недолго. Еще Мефистофель пел: «Люди гибнут за металл», — этот презренный металл заставил меня и насмотреться и натерпеться много. Начал с того, что в Харькове три высших заведения, и студентами хоть пруды пруди. Порядочного урока достать не было никакой возможности. Приходилось на одном уроке получать каждый день по двугривенному и ходить с этим двухгривенным в кухмистерскую. Вот и все ресурсы самобытного прогресса. Я дошел до того, что у какого-то торговца фонографами писал письма комиссионерам и за это получал полтинник в день, работая с утра до ночи.

Потом мне «посчастливилось» попасть на урок в отъезд к одной графине, и это время останется в моей памяти как самое кошмарное время. Я должен был заниматься с балованным 8-милетним графчиком по имени Лерик (Валерьян), но эти занятия обратились в такое гувернерство моей особой, что я наговорил дерзостей и уехал, не взяв заработанных за полмесяца 15 руб., тогда как у меня в кармане было только 50 копеек.

Я приехал опять в Харьков и кое-как бился случайной перепиской, пока не получил первого литературного гонорара в 16 р. 50 коп. за сказку, напечатанную в детском журнале «Читальня народной школы» за декабрь 98 г. Тут я немного поправился и воспрял духом, а потом опять по газетным объявлениям нашел урок в отъезд и снова попал к «господам».

23 января 1899 года дирекция Харьковского университета через полицию сообщала «господину Сергееву», что он может забрать свои документы. В России зрела революционная гроза, которой так ждал Сергей Николаевич. Массовые политические волнения проходили не только на фабриках и в деревнях— они захватили и значительную часть студенческой молодежи. В целях искоренения «крамолы» среди студенчества царское правительство решило просто закрыть Харьковский университет, надеясь, что столь «кардинальные» меры послужат уроком для других. Расчет был настолько же наивен, насколько и полицейски туп. Реакция вызывала еще большую ненависть к самодержавию.

Неудачу с поступлением в университет Сергеев-Ценский воспринял даже с некоторым торжеством: поездка в Харьков открыла ему глаза на многое. И в первую очередь он убедился, что революционная буря зреет и рабы полны решимости выпрямить спины. В Харькове от студентов он услыхал о стачках на фабриках, о маевках, устраиваемых рабочими, о пожарах в помещичьих имениях. В. Харькове произошла у него приятная встреча с Репиным. Не с самим Ильей Ефимовичем, а с подлинниками двух его картин: «Пегас» и «Тоска». Последняя очень взволновала Сергеева-Ценского. Не замысловатой композицией, не броским сюжетом, не игрой красок, а глубоким внутренним драматизмом, сгустком мыслей и чувств. На картине изображена молодая женщина у открытого в сад окна. «И тоски в ее глазах столько, сколько мог вложить ее в человеческие глаза только Репин», — отметил тогда в своей записной книжке Сергей Николаевич.

Неожиданная встреча с репинскими работами подстегнула его, задела в нем самолюбие живописца: он много рисовал с натуры, писал маслом.

Из Харькова Сергеев-Ценский возвратился в Купянск: там он стал преподавать историю и географию. Коллеги недоумевали: зачем словеснику браться за «чужой» предмет? Ценский отшучивался:

— География мне ближе: я ее не по карте изучал, а на местности.

А на самом деле ему хотелось глубже познать новые предметы.

В Купянске Ценский написал три рассказа: «Забыл», «Колокольчик» и «Конспект истории» — и два стихотворения в прозе: «Счастье Артемыча» и «Лампада жизни». По стилю, по композиции, по манере письма рассказы совершенно разные. Объединяла произведения общая атмосфера чего-то гнетущего, тяжелого, что свалилось на землю каменной глыбой, придавило собой простого, «маленького» человека. Здесь звучал мотив написанных в отрочестве строк:

Сказались, несомненно, и впечатления от харьковских мытарств.

Болью сердца, тоской по лучшей доле проникнуты эти рассказы. И все-таки уже в них проявилось многообразие дарования начинающего писателя. Талант Ценского огромен и сложен. И в этих небольших произведениях, написанных в одно время, как в зеркале, отразились все сильные и слабые стороны будущего писателя, его идейная направленность и художественно-эстетическое кредо. Писатель С. Г. Скиталец, который познакомился с Сергеевым-Ценским в 1907 году, в своих воспоминаниях замечает: «Если судить о нем (о Ценском. — И. Ш. ) по его обильным ныне произведениям, то его следует причислить к тем художникам слова, внимание которых фиксируется, главным образом, на трагизме человеческой жизни вообще, на ее безысходности» [2] ЦГАЛИ, ф. 484, оп. 2, ед. хр. 47, лл. 43–53. .

Подмечено правильно и все-таки не полно. Конечно, рассказ «Забыл» — страшная и мрачная история о трагедии человека. В отношении этого рассказа Скиталец прав целиком.

Ну, а разве в «Колокольчике» лишь «трагизм человеческой жизни вообще и ее безысходность»? Нет. Писатель ярко — здесь уже явно чувствуется кисть художника слова — рисует картину жизни рабочих небольшой фабрики. Это не жизнь, а тяжелое, беспросветное существование рабов, из которых беспощадно выжимают последние соки, существование, регламентированное колокольчиком. Колокольчик будит уставших, не успевших отдохнуть людей; по зову колокольчика они бредут на работу; колокольчик оповещает их, выбившихся из сил, что можно наскоро проглотить кусок черствого хлеба с водянистой похлебкой. Так у животных вырабатывают определенный рефлекс. Именно до положения животных низведены рабочие фабрики. Колокольчик стал им ненавистен. Людям начинало казаться, что так было с сотворения мира и так будет до скончания его. Отупевшие, они шли по жизни, точно по заколдованному кругу, неся на своем горбу непосильную ношу. И впереди — никакого просвета, никакой надежды. И вдруг — колокольчик умолк. Это было необычно и странно: нарушен заведенный хозяином порядок. Жизнь, оказывается, может идти и по-другому. Колокольчик исчез. Но не по желанию хозяина. Колокольчик уничтожен рабочим парнем Васькой Калякиным. Васька снял его ночью, рискуя многим, и утопил в омуте. Без колокольчика рабочие не вышли на работу. Всей гурьбой направились они за город, где и возникла стихийная маевка. Безропотные рабы вдруг почувствовали, что они могут быть людьми. Не беда, что пока все осталось по-старому, что на фабричном дворе водружен новый колокольчик. Первая маевка многое изменила в жизни фабрики: рабочие начали осознавать собственную силу, начали понимать: не от колокольчика их трагедия, а от того, кто повесил его, по чьей воле звонит он ненавистным лающим звоном, который стегает их, точно плетью, и, стало быть, топить надо не колокольчик, а его хозяина.