Евгения Кацева - Мой личный военный трофей

Но, может быть, дело в том, что благодаря характерам моих предшественников роль ответственного секретаря была здесь несколько иной, чем та, к которой я привыкла.

Поначалу ограничение причастности абсолютно ко всем делам редакции меня задевало, я даже трепыхалась. Но потом то ли я привыкла, то ли что-то постепенно менялось. Во всяком случае, в “мой” период было опубликовано немало зарубежных произведений разного жанра, — акцент, разумеется, чаще звучал немецкий, публикации были заметные, — вот и сейчас в Петербурге поставили пьесу по напечатанным у нас еще в 1992 году последним письмам немецких военнопленных из Сталинграда. Теплели и внутриредакционные отношения. И поныне прихожу в журнал, как в дом родной.

Большое место в моей жизни прошедшего десятилетия заняла и занимает Австрия. “Виновен” в этом главным образом (к сожалению, скончавшийся) публицист и культуролог Вольфганг Краус. Основатель и многолетний президент Австрийского литературного общества и международного Общества Франца Кафки, он дал возможность многим германистам, в том числе и мне, познакомиться и глубже узнать “объект” их работы, время от времени подышать воздухом этой небольшой страны с богатейшей культурой — родины всемирно признанных гениев и крупнейших творцов (Моцарт, Фрейд, Музиль, Кафка, Рильке, Штраус, Малер, — всех разве перечислишь?), насладиться вживе необычным звучанием немецкого языка — на австрийский лад, походить по тем же улицам, посидеть в тех же знаменитых венских кофейнях, побывать в их домах — ныне музеях, поработать в библиотеках и архивах, хранящих их наследие. После ухода Вольфганга Крауса дело это с неменьшей интенсивностью продолжает писательница Марианна Грубер — в Литературном обществе, и профессор Шмидт-Денглер — в Обществе Кафки.

Повезло нам и с австрийским посольством в Москве. Со времени чуть ли не легендарного Ганса Марте (это он вывез в свое время рукопись романа Гроссмана “Жизнь и судьба”) на посту советника по культуре друг друга сменяли люди, всячески холящие пропагандистов культуры своей страны (в связанном с риском вывозе запретных рукописей, к счастью, сейчас нет надобности); недавний пример — С. Апта и меня наградили одной из высших австрийских наград — Почетным крестом за вклад в науку и культуру Первого класса. И хотя Иоганнес Р. Бехер писал: “Оценка и ценность лишь в редких случаях совпадают. Премии и другие награды обусловлены слишком многими причинами, чтобы служить подлинной мерой ценности”, — все равно приятно, — иногда же и совпадают…

Я бываю довольно часто в Австрии — и как стипендиат, и как участница регулярно проводимых каждые два года симпозиумов Общества Кафки, других литературных конференций.

Понимаю, что “перебор”, но об одной конференции, вовсе не литературной, не могу не рассказать.

Я была немало удивлена, когда получила приглашение Института им. Карла Реннера принять участие в проводимом совместно с Интернациональным секретариатом Социалистической партии Австрии в сентябре 1990 года симпозиуме на тему “Демократические революции в Средней и Восточной Европе. Вызов социал-демократии”. Вот уж не моя тема! Но никакого доклада от меня не требовалось, я была почетной (!) гостьей. Я потом спросила у организаторов, каким образом попала в список приглашенных; мне сказали, что по рекомендации… канцлера Враницкого. Дело в том, что незадолго до этого в Вене происходила литературная конференция, которую он открывал. Случайно первой докладчицей после его приветствия оказалась я. Спустившись с подиума, Враницки на минутку присел на крайний стул первого ряда, поближе к двери, чтобы тут же уйти. Но как вежливый человек он, видимо, не счел возможным сделать это прямо перед носом уже заговорившей докладчицы, пришлось ему просидеть до конца. При составлении списка он, вероятно, вспомнил об этом.

Руководили симпозиумом председатель австрийской Социалистической партии Франц Враницки и Президент Социалистического Интернационала Вилли Брандт; главный докладчик — Юрий Афанасьев.

Перевод доклада был заранее роздан, Ю. Афанасьев прочел несколько абзацев и затем при синхронном переводе говорил не по тексту, а свободно. Известно, что к этому времени главным объектом его критики был Горбачев. Ну и ладно. Но одно место меня больно царапнуло. Очень жалея, что после своего доклада он тут же ушел, я тем не менее попросила слово для реплики. На следующее утро за завтраком он мне сказал, что я неверно его поняла. Возможно; но так как реплика была опубликована, хочу привести здесь ее перевод.

“Разумеется, я не ожидаю аплодисментов, буду рада, если меня не освистают.

Я коммунистка и из партии не вышла, может быть, ещене вышла, но — покане вышла [2].

Из выступления Афанасьева, которого я глубоко почитаю, следует — во всяком случае так его можно понять, — что в партии сейчас остались люди, которые хотят или надеются что-то еще получить от нее. Я вступила в партию в 1941 году в осажденном Ленинграде, где со студенческой скамьи добровольно соскользнула в войну — матросом Балтийского флота. В течение десятилетий я никаких привилегий, никаких льгот от партии не получала и не надеюсь их получить. Я только постоянно, следуя теории малых дел, что-то отдавала ей, пытаясь собственными малыми силами чего-то добиться, — большей частью тщетно, разумеется.

Я говорю о себе, но это касается многих, возможно, даже большинства людей моего поколения, для которых выход из партии является драмой, а то и трагедией. Цепляются за веру, за надежду.

Есть старый анекдот: “— Вы играете на скрипке?” — “Не знаю, не пробовал”. Так и с социализмом — может быть, мы его и не “попробовали”, а знаем только его уродства. В последние месяцы я слышала от многих коллег из бывших так называемых социалистических стран об этих уродствах — все они одинаковые, оно и понятно, отливка-то сделана с одной модели. Может быть, уродства эти и есть сущность социализма, а может быть, сама сущность все-таки иная, но мы ведь не можем больше экспериментировать, чтобы это узнать, — слишком дорого стоил первый эксперимент.

Я решительно против, когда всю партию отождествляют с ее руководством. И если некоторые бывшие ее члены обосновывают свой выход тем, что они не могут оставаться в партии во главе с Горбачевым, то спрашивается, а с Брежневым и Черненко они могли? Вступили-то они именно в их времена, когда было уже известно, что это за партия, не то что люди военного поколения. Выходят же они сейчас именно из-за Горбачева? Непостижимо, что бы о нем ни говорить.

Лихтенберг когда-то писал: “Не знаю, станет ли лучше, если будет по-другому. Но я знаю: должно быть по-другому, чтобы стало лучше”.