Константин Провалов - В огне передовых линий

К рассвету 19 октября передний край обороны 383-й стрелковой дивизии растянулся по окраинам Сталино — от Горняка до Авдотьино. На карте вырисовалась глубокая подкова, обнимавшая город с трех сторон: с северо-запада, запада и юго-запада. На левом фланге к шахтерам примыкали боевые порядки 30-го полка НКВД, прикрывавшего самую южную окраину, а за ними к юго-востоку уходил передний край обороны спешившейся 38-й кавалерийской дивизии генерала Кириченко. Правый фланг нашей дивизии по-прежнему оставался оголенным, и здесь таилась та из наибольших опасностей, которые существуют для войск, — опасность глубокого обхода наших боевых порядков наступающим противником. К одной роте, которую держал у себя в резерве командир 694-го стрелкового полка капитан Кипиани, надо бы добавить еще по крайней мере три, да артиллерийский дивизион, тогда можно было рассчитывать на успех контратаки в случае обхода нашего правого фланга. Но у нас не было и взвода…

Оборону занимали ночью под нудным осенним дождем, который начался еще с вечера. За пять дней упорных боев, за пять бессонных ночей, которые уходили на то, чтобы оторваться от противника и закрепиться на новом рубеже, люди были измотаны до предела. И вот теперь, уставшие и злые, они рыли ячейки и щели метрах в ста пятидесяти от шахтерских хат, в которых многие жили еще два месяца назад. Одноэтажные окраинные поселки с их бесконечными заборами огласились криками и плачем проснувшихся женщин и детей, истошным, с подвываниями, лаем собак.

Оставшиеся редко в каких семьях мужчины, в основном старики, брали заступы и шли в боевые порядки батальонов — помогать рыть окопы. За ними потянулись подростки, а потом и женщины.

Удивительные, бесценные люди! Через три-четыре часа здесь будет жестокий бой, им надо уходить, а они вот копают и копают эту трудную, но оттого еще более родную землю…

Мне уже была известна директива командующего Южным фронтом об отходе войск фронта на линию Красный Лиман, Артемовск, Горловка, Иловайск, Амвросиевка, Матвеев Курган, Таганрог. Из содержания этого документа вытекало, что Сталино мы сдадим. Приказ есть приказ. Разумом я понимал все. Но душа восставала против сдачи этого города, уже ставшего родным.

— …На что же настраивать бойцов, товарищ полковник? — спросил меня начальник политотдела батальонный комиссар С. Ф. Олейник. Он испытующе смотрел мне прямо в глаза, и горькие складки в уголках его рта пытались разойтись в невеселой улыбке. А улыбки не получалось. Хотя Семен Федорович и не знал содержания последней директивы командующего войсками фронта, но и он, видать, думал так же, как и я: коль дивизии суждено быть заслоном и коль в этом — ее воинский долг, то зачем отходить на какие-то другие рубежи? Шахтеры будут драться за родной город, а это удесятерит их силы и, значит, умножит потери противника.

— Сталино будем защищать до последнего, Семен Федорович, — твердо сказал я.

Вот теперь Олейник улыбнулся.

— Эх, и дадим же мы ему жару, Константин Иванович! — И тут же он вскинулся по-уставному: — Разрешите идти, товарищ полковник?..

Начподив, круто повернувшись, вышел. А через минуту он уже ставил задачу политотдельцам, которые, я знал, дожидались Семена Федоровича в палисаднике хаты, ставшей в эту ночь моим НП. Я не видел, кого из инструкторов привел с собой Олейник, не слышал, что говорил он им, но был совершенно уверен, что для мобилизации физических и духовных сил людей на победу в завтрашнем бою будет сделано все. Через инструкторов политотдела Семен Федорович сейчас поднимет весь партийный и комсомольский актив, поднимет всех коммунистов, и до каждого красноармейца и младшего командира будет донесено то решение, которого все ждали: «Сталино не сдавать!»

Почему я так верил в Олейника?

Он не был «удобным» человеком. Не раз начподив настойчиво доказывал целесообразность того или иного распоряжения и не отставал от меня до тех пор, пока не был удовлетворен моим решением. Сказать больше, Семен Федорович не всегда щадил и мое командирское самолюбие, но не было случая, чтобы это повредило делу. Я слишком хорошо знал, что начподив черпает сведения не из третьих рук и не только из политдонесений комиссаров полков. Большую часть суток он находился в боевых порядках и этого же требовал от всех работников политотдела. Под Марьинкой мне даже пришлось вызвать Семена Федоровича на свой НП и строго предупредить его за то, что он недопустимо часто рискует своей жизнью. Тот попытался возражать, но возражения эти приняты не были, и Олейник до конца боя оставался на наблюдательном пункте командира дивизии.

Мои размышления о деловых качествах начальника политотдела дивизии прервал капитан Филин. Он доложил, что боевым охранением 694-го стрелкового полка задержана группа вооруженных гражданских лиц, называющих себя военнослужащими, выходящими из окружения.

— Старший у них есть?

— Есть, товарищ комдив. Назвался полковником Шевченко…

Ивана Афанасьевича, моего однокашника по академии, вместе с которым в первое утро войны мы попали под бомбежку в Шкло, я узнал с трудом. Заросший, оборванный, до нитки промокший, с ввалившимися глазами, он ничем не напоминал того щеголеватого полковника, которого еще в середине июля, когда Шевченко получил назначение командиром дивизии, я провожал с Киевского вокзала столицы на фронт.

Мы по-братски обнялись. Я велел принести мои запасные гимнастерку и брюки. Пока Иван Афанасьевич переодевался, пока ел, нам с М. С. Корпяком привелось услышать еще об одной трагедии. Дивизия, которой командовал Шевченко, вся полегла под Уманью.

— Сколько же вас осталось?

— Выходило из окружения семьдесят шесть. Двадцать три человека командного состава, семнадцать младших командиров, тридцать шесть красноармейцев. Пятьдесят два человека погибло. Из них похоронено шестнадцать. Девять раненых оставлено у местного населения. Четверо пропали без вести. Координаты могил, домашние адреса похороненных и раненых — за обложкой моего партбилета. Вышло десять бойцов: шесть младших командиров и четыре красноармейца. Я одиннадцатый…

Говорил он отрывисто и четко. И в этой четкости мне слышалась его решимость с достоинством ответить за боевые действия теперь уже не существующей дивизии перед любой инстанцией.

Вышедших из окружения переодели в сухое обмундирование, накормили, и я приказал Филину всех младших командиров и красноармейцев отвести в разведроту — будут воевать в разведке. А Ивана Афанасьевича, надевшего мою запасную форму, уложил спать. Он сразу же заснул.

Связавшись с командующим армией, доложил обстановку, а затем — о Шевченко. Генерал Колпакчи слушал не перебивая, а когда я закончил, спросил: