Иван Никитчук - Украинский Чапаев. Жизнь и смерть легендарного комдива Николая Щорса

Когда со стороны Киева прекратился подход новых петлюровских полков, Щорс взмахнул нагайкой:

— Замкнуть кольцо! Фланги в бой!

Сам помчался во главе конного полка, чтобы отрезать попавшим в ловушку сечевикам путь к Днепру.

Двинулись богунцы, таращанцы, новгородсеверцы. Они громили, уничтожали петлюровские роты, полки. Боженко, вздымая снежное облако, несся по полю впереди своей Таращи.

И петлюровцы, разгромленные, бежали без оглядки…

1 февраля в 2 часа дня бригада ворвалась в Бровары. Впервые так тесно, локоть к локтю, сошлись в бою полки-побратимы — Богунский и Таращанский.

Таращанцы соревновались своей славой с богунцами. Но когда командование армией назначило в селе Бровары смотр полков первой дивизии, богунцы, стоявшие на снежном поле против таращанцев, затмили их своей строгой воинской выправкой. Большинство богунцев было в старых, обтрепанных шинелях, многие были в опорках, лаптях, но сразу видно было, что это бойцы регулярной части Красной армии, спаянные сознательной дисциплиной.

Щорс в своей неизменной кожаной куртке, неподвижно стоявший перед строем богунцев, по сравнению с Боженко, лихо гарцевавшим на коне, выглядел очень скромным. На батьке была богатая бекеша, вся оплетенная ремнями, оправленная в серебро шашка. В руке дрожала нагайка.

Спрыгнув с коня, Боженко подошел к Щорсу:

— Здорово, Мыкола!

— Здравствуй, батько!

Пышные усы Боженко не скрывали хитрой улыбки.

— Ну, Мыкола, ось вин, наш древний Киев! — радостно тряс его Боженко. — Кидай клич — утром буду со своей таращой звонить во все колокола, встречать богунцив.

— Не торопись, батько. В Киев войдем со своей музыкой. В Чернигове богунцы трофеем обзавелись — духовым оркестром.

— Чув. Дують вже, розучують «Интернационал».

— Займись, Василий Назарович, строем. Приодень, подтяни бойцов. Гости до нас… Антонов-Овсеенко.

— Не богато живешь и ты, Мыкола. Подывись, як обдрыпалысь твои хлопцы…

— Подожди, батько, скоро приоденемся.

Боженко, сообразив, что Щорс намекает на киевские запасы Петлюры, сразу забеспокоился. Щорс целился и попал в самое больное место батька. Все знали, что Боженко не признавал победы без трофеев и к трофеям относился со страшной ревностью. Его вечно мучил страх, что кто-нибудь захватит их раньше, и он был горд, когда мог сообщить в донесении о захваченных у врага богатых трофеях.

— На киевские склады заришься! — воскликнул батько. — Так таращанцы ж уперед пидуть!

— А я слыхал, что богунцы.

— Хто то балакае?

— Чего там балакать, если приказ уже есть!

Теперь хитро улыбался Щорс. Боженко совсем разволновался.

— Ой, хитришь, нема ще такого приказа. — И, наклонившись к Щорсу, шепнул ему на ухо: — Знаешь що, Мыкола, пидэм до Кыева разом…

А в голос добавил:

— Мужественно дерешься, Мыкола, по-геройски!

— А что такое мужество, батько? Я думаю, — это способность сопротивляться страху и одерживать над ним верх, а вовсе не бесстрашие или геройство. Храбрость делает честь лишь тому, кто в глубине души немножко трусит.

— От за что я тебя люблю, Мыкола, так это за твою золотую голову!.. Только зря не подставляй ее под пули.

— Так я у тебя учусь, батьку! — улыбнувшись, ответил Щорс.

Комфронта Антонов-Овсеенко нагрянул среди ночи. Николай, не искушенный в таких делах, был застигнут врасплох. Выручил вездесущий, пронырливый комендант штаба Гофман. Пока приезжие оттирали с холода уши, отводили душу табачком, он накрыл в соседней комнате стол. Получился ни поздний ужин, ни ранний завтрак.

Николая смутил внешний вид командующего фронтом. На военного он никак не похож, скорее на сельского учителя — длинные, по плечи, волосы, худое, в очках, лицо не вяжутся с защитным френчем, с огромными накладными карманами, модного покроя со времен Временного правительства. Посидев какое-то время возле него, послушав, ощутил обаяние, внутреннюю силу. Бубнов, помнит, производил такое же впечатление. Куда подевались небрежные рыжие космы, жилистая шея, длинные костлявые кисти рук. Говорил он не о Киеве поверженном, а о борьбе, которую они ведут, о тех сложностях во взаимоотношениях отдельных людей. В поведении некоторых советских руководящих учреждений по отношению к Украине, по его мнению, сказываются еще до сих пор колебания. Им, непосредственным работникам по восстановлению здесь Советской власти, приходится серьезно опасаться за будущее этой работы. Колебания те обусловлены тем преувеличенным значением, какое придают некоторые национально-сепаратистским тенденциям на Украине. Он лично в ее рабочей среде тех тенденций не видит, в крестьянстве они в громадной степени изжиты за месяцы жестокой оккупации, когда «своя» национальная власть показала реакционное обличье.

— «Самостийность» и помещичья кабала, — продолжал он, протирая носовым платком очки, — для громадного большинства украинского народа стали синонимами.

Потому Красная Армия, помогающая сбросить начисто эту кабалу и, по существу, сознательно, ни в чем не посягающая на самобытность Украины, встречает радушный прием со стороны ее крестьянских масс.

Им, непосредственным работникам по восстановлению здесь Советской власти, нужно быть чуткими, лояльными. Петлюровская пропаганда во все колокола звонит о «самостийности», ратует за «самобытность Украины», тем самым вносит в мысли трудящихся вредные идеи, колебания.

Разговор перекинулся на политику Петлюры и Винниченко. Начдив Локатош выразил удивление по поводу того, как они умудряются находить еще поддержку в среде трудового народа.

— Только не в среде трудового народа, а у помещиков и их слуг — подал голос его сосед, член Реввоенсовета фронта Щаденко.

Николай знал, Локатош и Щаденко оба «царичане», в конце ноября они появились целой группой вместе с бывшим командующим 10-й армией Ворошиловым. Из их разговоров, Ворошилов отошел якобы от военных дел и сейчас в составе Временного украинского правительства.

После ужина вернулись в штабную комнату. Прикуривая от лампы, Щаденко обнаружил ленту. Николай готов был сгореть от неудобства. Помнит, сам засунул ее в ящик стола. Пройдоха этот Гофман подсунул высокому начальству не без умысла.

— Владимир Александрович, читайте! — Щаденко выставил над головой широкую алую ленту с текстом, написанным белыми масляными буквами: «За храбрость товарищу Щорсу от товарищей красноармейцев 8-й роты 12 января 1919 г.». — Во! Бойцы награждают своих командиров… Знаете, это весьма знаменательно. У нас в Царицыне такое считалось высокой наградой. Иван Семенович, подтверди.

Локатош возился с портсигаром, не ответил. Антонов-Овсеенко, ощупывая тонкими длинными пальцами прохладный шелк, мягко усмехался: