Дэвид Шефф - Красивый мальчик. Правдивая история отца, который боролся за сына [litres]

Через час Ник вышел пружинистой походкой, с улыбкой и румянцем на щеках в первый раз за долгое время. «Это было потрясающе, – сказал он. – Он совсем не такой, как остальные».

Ник начал ходить к психологу раз в неделю после уроков, правда иногда пропускал визиты. Мы с Карен тоже встречались с ним. Во время одного из посещений он высказал уверенность в том, что колледж выправит Ника. Это утверждение показалось мне смехотворным: когда такое было, чтобы первый курс колледжа кого-то наставил на путь истинный? И все же мне оставалось только надеяться, что он окажется прав.

В солнечный полдень в конце весны приехала Вики, и мы все вместе: она, Карен, Дэйзи, Джаспер и я – отправились на праздник вручения школьных дипломов. Церемония проводилась на спортивной площадке. Ник выразил недовольство, когда его класс решил облачиться в шапочки и мантии. Мы с Карен расстроились бы, но не удивились, если бы он вообще не появился. Однако все обошлось. Со свежей стрижкой, в шапочке и мантии, Ник прошествовал к сцене и получил диплом из рук директора школы, поцеловав ее в щеку. Он выглядел триумфатором. Я пытался ухватиться за малейший признак того, что с ним все будет в порядке. Может быть, в конце концов все наладится.

После церемонии мы пригласили его друзей к нам на барбекю. Под кизилом, усыпанным розовыми цветками, поставили длинный стол. Во время ужина Ник и его друзья сновали туда-сюда, в дом и из дома, передавая блюда с едой. Потом они попрощались и отправились на «трезвую вечеринку» выпускников в местный развлекательный центр. Друзья привезли его домой поздно ночью. Мой выпускник на вопрос о том, как прошла вечеринка, только пробормотал: «У меня нет сил. Спокойной ночи!» – и ушел к себе в комнату.

Летом Ник уже даже не притворялся, будто завязал с наркотиками. По его странному поведению и перепадам настроения было понятно, что он часто бывает под кайфом, в том числе под чем-то покрепче марихуаны. Мои увещевания, наказания и угрозы ужесточить их – все было бесполезно. Иногда в реакции Ника проглядывали беспокойство и раскаяние, но чаще – недовольство и раздражение. Я становился непоследовательным в словах и действиях. Я не понимал, что еще можно предпринять, кроме как предостерегать, договариваться и устанавливать строгие рамки возвращения домой, отказываться давать машину и упорно таскать его к психологу, хотя Ник и становился все более изворотливым, конфликтным и дерзким.

Мы всё еще ездили к Нэнси и Дону на традиционные ужины по средам. Взрослые собирались на кухне, а внуки обычно спускались на цокольный этаж, заставленный старой мебелью и с висящими на стенах каяками, и играли в пинг-понг. Или качались на качелях в гостиной. Дом Нэнси и Дона – это единственный дом с качелями внутри, который я когда-либо видел. Качели с парусиновым сиденьем держались на толстых веревках, прикрепленных к стропильной балке. Иногда дети использовали их в качестве чего-то вроде катапульты для боулинга. Сначала они составляли из разноцветных картонных кирпичиков замысловатые башни. Затем Дэйзи устраивалась на сиденье, крепко ухватившись за веревки, и они толкали качели, целясь в эти конструкции.

Главная достопримечательность кухни Нэнси – большой деревянный остров с плитой на шесть конфорок. Обычно на них все время что-то готовилось, и комнату пропитывали приятные экзотические ароматы, а иногда и запах чего-то подгоревшего, в зависимости от блюда, рецепт которого Нэнси вычитала в газете, в последней кулинарной книге Пегги Никербокер или в журнале Gourmet. В один из вечеров на ужин подавали желтое карри с курицей и белым рисом «жасмин», с соусом райта из йогурта и огурцов, чатни из манго и плоским индийским хлебом, сдобренным кардамоном. В другой раз меню включало булькающую мексиканскую запеканку с зеленым чили и сыром. Или свинину, тушенную с лимонами и сливами, хрустящий картофель и брюссельскую капусту, обжаренную с панчеттой. Когда приходило время садиться за стол, дети выбирали свои любимые керамические тарелки с изображением разных животных. Джаспер всегда брал тарелку с китом. Дэйзи боролась с другими детьми за тарелку с собакой, но в конце обычно сдавалась и брала ту, что с осликом.

Ник до сих пор с удовольствием посещал эти веселые вечера. Однако сегодня он вел себя странно. Он сидел в кухне, изрекая какие-то бессмысленные сентенции. «Почему людям нельзя заниматься сексом с кем хочется и когда хочется? Моногамия – это архаичный обычай, – втолковывал он Нэнси, которая слушала, помешивая кипящее содержимое кастрюли на плите. – Доктор Сьюз – гений». Некоторое время он продолжал излагать свои последние безумные философские теории вроде тех, которые, как я подозреваю, он до ночи обсуждал со своими друзьями.

Однако позднее до меня дошло, что Ник, должно быть, находился под действием какой-то дряни. Утром я спросил его об этом, но он все отрицал. Я в очередной раз начал сыпать угрозами, но без толку. Я запретил ему употреблять наркотики, но это тоже было бесполезно. Когда мы консультировались с психологом, он посоветовал не запрещать наркотики в доме: «Если запрещать, он просто будет доставать их тайно и употреблять подпольно, и всё – вы его потеряли. Безопаснее, чтобы он это делал дома, на глазах».

Наши друзья и друзья друзей давали взаимоисключающие рекомендации: одни предлагали выгнать Ника из дома, другие, наоборот, советовали ни в коем случае не упускать его из виду. Я был в тупике. Выгнать? Какие шансы у него будут после этого? Не упускать его из виду? Попробуйте-ка сами запереть в четырех стенах семнадцатилетнего парня, сидящего на наркотиках.

Тихий вечер в разгар лета, перед его восемнадцатым днем рождения. Я пришел домой и почувствовал, что чего-то не хватает. Постепенно я понял, что Ник исчез, прихватив из дома наличные, еду и ящик вина. Причем он действовал весьма избирательно: забрал только очень хорошее вино.

В панике я позвонил его психологу, который, несмотря на случившееся, уверил меня, что с Ником все будет в порядке, что он просто таким образом «проявляет свою независимость». Если его протест принимает крайние формы, значит, это я лишил его возможности реализовать бунтарские идеи.

Наконец нашелся тот, кто это произнес: итак, это я был виноват в том, что Ник постепенно становился все более угрюмым и скрытным, что пристрастился к наркотикам и теперь лжет и ворует. Я был слишком снисходительным и мягким. Я был готов смириться с этим приговором, признать, что все испортил, упустил его. Но вот что мне интересно: есть дети, попавшие в беду, чьи родители были чересчур строги и наказывали их, и есть родители, гораздо более терпимые, чем я, чьи дети в полном порядке.