Валерия Ободзинская - Валерий Ободзинский. Цунами советской эстрады [litres]

– А как хоронить? На что? – спросила я, когда Аня вернулась.

– У него две тысячи долларов есть. И он всегда говорил, если что случиться, чтоб Лолите звонила.

Лолита организовала отпевание в храме Успения Пресвятой Богородицы в Путинках, панихиду в ЦДРИ. Павел Яковлевич Слободкин, ее муж, сделал место на Кунцевском кладбище. Андрей Тепляков, преданный поклонник папы, оплатил ритуальные услуги.

Все стояли у гроба. Я вспомнила про Лолиту. Я никогда не видела ее. Должно быть, она необычайная, прекрасная женщина, раз папа ее полюбил. И, подняв глаза, сразу узнала среди всех. Лицо закрыто вуалью. Гордая стать. В руках огромный букет белых роз.

– Каждый священник мечтает умереть под пасху, – произнес монах и запел, – упокой господи душу раба твоего Валерия…

А мне вспомнились наши последние разговоры с папой о радости.

«Нужно научиться смотреть сердцем», – объяснял он. – На простые вещи, которые вокруг нас».

И я обнимала взглядом маму, Анжелу. А священник говорил, что люди, умирая в этот день, попадают в рай. А ведь когда-то папа рассказывал, что пел в церковном хоре. Быть может, и хор – был для чего-то…

На панихиду в ЦДРИ пришла уйма людей. Это не походило на тихие похороны в кругу семьи. Напротив. Шик, блеск. Гул. Какие-то чужие люди повсюду. Я смотрела на папу, не решаясь подойти к нему при всех. Иногда выбегала из зала, чтобы уединиться и поплакать.

Все говорили:

– Великий артист…

– Его голос…

– Мы сделаем альбом памяти.

Я мало запомнила из этого дня. Помню только, фотография рухнула с постамента, стекло разбилось. И стало тише.

На девять дней небо озарило радугой. На сороковой после дождя – я впервые в жизни увидела два радужных полукруга друг под дружкой.

Накануне годовщины смерти папы я стояла на могиле. Купила астры. Астра, как звезда. Как грусть по утраченному раю. Как надежда. Я погладила холодную мраморную плиту.

Слева заметила женский силуэт. Лолита. Она подошла и остановилась рядом. Молчали. Глядели вниз. Накрапывал мелкий дождь.

Коротко вздохнув, она обратилась ко мне. Впервые:

– Простите меня. Молодые мы были, глупые. – легонько кивнула на плиту. – Отец переживал о вас. Винил себя. Он был глубоко привязан к семье.

– Спасибо, – от растерянности больше не нашлась, что сказать. Я знала о его переживаниях. И так захотелось, чтоб он сел сейчас рядом и я бы сказала ему, что как бы ни складывались обстоятельства, я всегда его помню и люблю. Он и мама подарили нам с Анжелой самое ценное, что есть на свете – жизнь!

Не проходит дня, чтобы поклонники с любовью и трепетом не вспомнили о любимом артисте. Продолжают писать письма в соцсети, на канал ютуб:

«Валерочка. Лучший. Несравненный. Божественный. Его песни помогают переносить тяготы жизни. Счастье, что жили в одну эпоху с этим талантливейшим человеком. Невозможно наслушаться…»

Бесконечные письма почитателей творчества отца поддерживали меня на протяжении шести лет, пока я работала над рукописью и я продолжала ощущать постоянное присутствие папы рядом.

Лето этого пандемического года я провела на даче за городом. Последние главы писались в заточении, выходили слезами. Я с трудом продвигалась к завершению романа, страшась следовать за отцом. Словно на глазах у меня он совершал эквилибрические трюки, и я, желая предотвратить катастрофу, не решалась открыть рукопись и продолжить. Я видела, как мой отец добился богатства, славы, признания, а жизнь его не наполнилась.

Пикируя между внутренними ценностями и разрушающими страстями, он направил свой «самолет» в землю. Не ради погибели. Ради отказа от земных наслаждений, в которых не нашел ничего, кроме пустоты.

«– Где пошло что-то не так? Где он совершил ту роковую ошибку, пустившую жизнь по наклонной?» – тревожащие вопросы привели меня к началу. Детство, юность – вот время, когда в нас закладываются ценности, приоритеты, цели, желания. Я схватилась за голову: неужто все мы настолько безвольны и не руководим своими жизнями? Неужто управляемы детскими травмами и не имеем шансов на выбор?

Но это столь пугающее меня дно, куда отец стремительно рванул, вдруг открылось мне по-иному: оно очищало душу.

Я поняла, что, глядя на отца, сама получила примеры, которые дали возможность сделать свой выбор в жизни. Потрясенная, я поставила точку в последней, сороковой главе романа «Цунами Советской эстрады».

Отметить событие у меня собрались мама, моя дочь Настя, сестра и племянница, дочка Анжелы – Саша. Пока девчата накрывали на стол, я поспешила за сыном, забрать его с дополнительных занятий по тромбону.

Лил дождь. Сын поднял глаза:

– Я иногда думаю, – говорит, утирая лицо, – что наша планета это такая большая круглая коробка, а мы в ней игрушки в руках у великанов. Наступает ночь, великаны ложатся спать, накрывают коробку – и становится темно.

– А после смерти к великанам, что ли, попадаем? Не страшно?

– Умирать-то? Наоборот интересно. Там же дедушка!

Я обняла Елисея, поглаживая по мокрым волосам. Душа моя пела, что сын, не зная моего отца, любил его и помнил.

Дома уже накрыли на стол. Мама суетилась с тортом. Саша и Настя секретничали у окна, таская печеньки. Сестра разливала чай с чабрецом. Я остановилась у двери:

– Это дедушка собрал нас сегодня…

– Ты все-таки дописала свой роман! – гордо произнесла дочь.

Мама улыбнулась:

– Чтоб Лера и не дописала? Это же… как Валера говорил – Ободзинщина. Валера только раз концерт отменил. Хурмы наелись, а наутро горло отказало. Отец ваш трудяга был.

Лерк, – обратилась Саша, когда все расселись вкруг стола, уминая «Наполеон», приготовленный сестрой. – А скажи, есть что-то важное, чего ты поняла после книги?

Усмехнувшись, я опёрлась на край дивана.

– О-о, этого слишком много… – уставилась в пол, раздумывая. Хотелось выделить что-то одно. Но что сказать? Что важно? – Я поняла, что дедушка вас очень любил.

– Ну, Ле-ера! Он же нас не знал! – рассмеялась Саша.

– Все равно. Можно любить и не зная. Правда, сынок?

Елисей поглазел на нас с хитрецой и скрылся за дверью.

– А еще… – снова заговорила я, проводив сына глазами, – никогда не надо ни о чем жалеть. Если б не наши мечты, не наше следование им, какими бы сумасбродными, эгоистичными при этом ни казались наши действия, то не было бы и нас. И не было бы Валерия Ободзинского…

Внезапный стук заставил меня обернуться. За спиной посреди комнаты стоял Елисей и гордо сжимал в руках позолоченный инструмент. Набрав побольше воздуха в легкие, сын прикоснулся губами к мундштуку. И, полнозвучно заиграв, тромбон наполнил комнату чарующим звучанием вальса: