Джеймс Бернс - Франклин Рузвельт. Человек и политик (с иллюстрациями)

В этом отношении Сталин больше напоминал Черчилля, чем Рузвельта. Крупные, а порой и мелкие военные планы претворялись в жизнь под контролем Кремля, хотя молодые генералы, вводившиеся в состав военной верхушки на основе прежних боевых достижений, получали все большую свободу действий. Маршал Георгий Жуков находил у Сталина ясное мышление, деловитость и желание выслушать противоположные точки зрения. Согласно Исааку Дойчеру, Сталин фактически был сам для себя главнокомандующим, министром обороны, квартирмейстером, министром снабжения, иностранных дел и даже заведующим протоколом. Ни Сталин, ни Рузвельт не навязывали своим военачальникам военные догмы и проекты — оба выступали арбитрами и корректировщиками. Сталин носил маршальскую форму в знак солидарности с Красной армией, в то время как Рузвельт надевал военную форму, чтобы быть ближе к военным.

Гитлер подгонял и бранил своих генералов, читал им нотации. Следил за ходом военных операций ежеминутно, вмешивался в их проведение ежедневно, иногда ежечасно. Если Рузвельт замечал невзначай, что его военные стратеги консервативны и преувеличивают трудности, то Гитлер бросал в лицо своим генералам обвинения в некомпетентности, трусости и наивности. Отстранял генералов от должности за отступления вопреки приказам фюрера. Гитлер считал себя главнокомандующим сухопутными силами («Должен же кто-то взять на себя руководство военными операциями», — объяснял он генералу Францу Гальдеру), а также Верховным главнокомандующим вооруженных сил.

Тем не менее некоторые сложности в общении президента с военными не идут ни в какое сравнение с проблемами Гитлера. В июле, когда стало ясно, что союзники закрепились во Франции, нелояльность немецких офицеров вылилась в заговор с целью физического устранения фюрера. В помещении для совещаний в штаб-квартире «Вольфшанце» была взорвана бомба. Гитлер уцелел.

Президент узнал о попытке покушения как раз перед отбытием из Сан-Диего в Гонолулу на борту «Балтимора». Мелькнула надежда, что немецкий «мятеж» разрастется, но поступили сообщения, что Гитлер быстро овладел ситуацией. За три дня до этого, по получении известия о падении Сайпана, ушел в отставку вместе с членами своего кабинета премьер-министр Тодзио. Рузвельта нельзя было сместить ни императору, ни министрам, ни генералам; он единственный главнокомандующий, которого могли отправить в отставку избиратели. С приближением эсминца к Пуже-Саунд все мысли Рузвельта обращены к президентским выборам — подготовка к ним уже шла полным ходом.

Есть что-то странное и одновременно возвышенное в великой демократии, проводящей свободные выборы в условиях тотальной войны. Странное — потому что в то самое время, когда население объединяется вокруг общих целей и испытывает наибольшую решимость их достигнуть, его делят на сторонников определенных партий, приверженцев различных политических доктрин и делают зрителем гладиаторских боев на предвыборной арене. Возвышенное — потому что в самом акте участия в выборах люди подтверждают свое доверие демократическому процессу, несмотря на то что обстоятельства вынуждают отложить его. Даже Великобритания, колыбель демократии, отложила всеобщие выборы на период Второй мировой войны, так же как это было в Первую мировую войну.

Некоторые сомневались, что страна — или Рузвельт по крайней мере — выдержит президентские выборы в условиях войны. На пресс-конференции в начале февраля один репортер упомянул слухи, распространяемые в прессе противниками Рузвельта относительно того, что выборы будут отменены. Президент устремил на него свой пронзительный взгляд.

— Каким образом?

— Ну, не знаю. Я хотел бы, чтобы вы ответили на этот вопрос.

— Понимаете ли, — продолжал Рузвельт, — вы пришли за ответом в неподходящее место, потому что эти люди, черт их побери, не читали конституцию. Я, к сожалению, читал.

Англичанин, наблюдавший в начале 1944 года сцену внутриполитической жизни США, поражался несоответствию ситуаций, с которыми сталкивались Рузвельт и Черчилль. Премьер-министр опирался на поддержку единой нации, отмечал C.K. Рэтклиф; президент действовал в конфликтной атмосфере — в условиях политического ожесточения, неувязок в промышленном производстве, расовой напряженности, враждебности прессы, дезертирства из демократической партии, а также «столь интенсивной и настойчивой враждебности к нему, что подыскать ей параллели можно только в далеком прошлом Великобритании».

Почта Белого дома отражала это ожесточение. «В общем, кандидат Рузвельт, — писал один калифорниец, — вы политик, которому я не доверяю. Вы используете людей, чтобы удовлетворить свое властолюбие, и, когда их польза исчерпана, отбрасываете в сторону. Так вы поступили с Элом Смитом на чикагском съезде в 1932 году, во время сделки с Херстом (которого вы теперь проклинаете); так вы поступали с Макаду и Гарнером. И вы, и ваша супруга Элеонора Рузвельт немало сделали за время вашего президентства для возбуждения и усиления классовой и расовой ненависти... Может, Господь вас простит». Вот письмо из Нью-Джерси: «Народ Соединенных Штатов Америки больше не желает ни правления босса, ни диктатуры аппарата...» Из нескольких сотен писем, авторы которых возражали против четвертого срока президентства Рузвельта, в каких-то содержались обвинения конкретные, в других — общего характера, но во многих сквозила откровенная ненависть к Рузвельту.

Многие все еще любили президента и нуждались в нем. «Президент Рузвельт, пожалуйста, не бросайте нас в этом мире тревоги и печали. Теперь мы нуждаемся в вас более чем когда-либо. Всем сердцем верю, что Господь призвал вас в этот мир, с тем чтобы вы стали путеводной звездой...» Некоторые письма поступали от организованных групп. Рабочие сталелитейной промышленности (6100 человек) подписали петицию, которая гласила: «Мы знаем, что вы устали, — тем не менее мы не позволим вам уйти...» В немногих письмах затрагивались программы, проблемы, конкретные цели. Здесь снова разверзлась пропасть между великими целями войны и конкретными нуждами людей.

Во многих письмах, как от друзей, так и врагов, сквозила тревога за здоровье Рузвельта. Из Сан-Диего писали: «Я не верю в способность хорошей лошади работать до самой смерти — поэтому не пытайтесь нести на своих плечах весь мир». Женщина из Бруклина писала: «Вы сделали для страны много удивительного и прекрасного, это несомненно... Уйдите в отставку, удалитесь на покой в свой дом в штате Нью-Йорк и временами пользуйтесь плодами своих свершений». Авторы некоторых писем советовали президенту оставить свой пост и возглавить движение борьбы за мир.