Джеймс Бернс - Франклин Рузвельт. Человек и политик (с иллюстрациями)

Десантников атаковали несколько сот японских самолетов, поднявшихся с тыловых аэродромов. Многие самолеты были сбиты, но камикадзе в достаточном числе пробились сквозь огневую завесу и нанесли тяжелые потери, особенно эсминцам и сторожевым кораблям. Оказались успешными 22 из 24 самоубийственных таранов. Японский фанатизм явно усиливался, по мере того как американцы приближались к островам Кюсю и Хонсю. Со всей резкостью перед главнокомандующим и Пентагоном встал вопрос: несколько японских дивизий и горстка самолетов, управляемых камикадзе, в состоянии наносить такие потери, защищая отдаленный остров, — что же произойдет, когда американцы станут атаковать внутренние районы Японии?

В начале апреля было похоже на то, что атомная бомба поспеет как раз вовремя, чтобы использовать ее против Японии, если не Германии. А есть ли разница, какая из этих стран станет объектом бомбардировки? Ученые выражали все большую тревогу в связи с возможностью атомной бомбардировки гражданского населения, отсутствием международного контроля над информацией о разработке ядерного оружия, покровом секретности. Буш и другие оказывали на Стимсона давление с целью побудить его поддержать идею создания общего фонда информации о научных исследованиях в разных странах и предупреждения секретной разработки оружия. Однако Стимсон хотел делиться с русскими информацией об оружии только на основе принципа «реальной» взаимности. Он немного смягчился после долгой дискуссии со своим помощником Харвеем Банди, в ходе которой собеседники «коснулись непосредственно самых животрепещущих вопросов человеческой природы, морали и власти» (отметил в своем дневнике Стимсон), но министр все еще колебался — сохранение секретности или международный обмен информацией и контроль. Те же чувства переживал и Рузвельт — хотел повременить с обменом информацией, пока не пройдет испытание первой бомбы. Эйнштейн написал президенту письмо, представив ему Лео Сциларда, который поднимал вопросы рокового использования атомной бомбы в будущем. На этот раз Рузвельт не ответил.

В начале апреля Бопр вернулся в Соединенные Штаты и составил для президента новый меморандум, критикующий закрытость и недоверие в вопросе обмена информацией по разработке атомной бомбы. Он спрашивал Галифакса и Франкфуртера, каким образом можно заинтересовать документом Рузвельта. Посол и судья решили обсудить вопрос на личной встрече в вашингтонском парке Рок-Крик; ее наметили на 12 апреля.

Ведемейер, как и Херли, посетил Белый дом в марте. Весьма характерно, что Рузвельт принял своих помощников по Китаю отдельно друг от друга. Ведемейера еще больше, чем посла, поразили вытянувшееся лицо и отвислая челюсть Рузвельта. Но в одном, по крайней мере, президент выглядел убедительным: он готов сделать все возможное, чтобы народы Индокитая получили независимость от Франции. Он рекомендовал Ведемейеру исключить любые поставки французским войскам, действующим в этом регионе.

В последний год или два Индокитай стал почти навязчивой идеей для президента. В Ялте он сообщил Сталину, что имеет задумку установить временную опеку над Индокитаем, но англичане хотят вернуть его Франции, поскольку опасаются, что опека окажет негативное влияние на их собственное правление в Бирме. Президент добавил, что де Голль просил транспортные корабли для доставки в Индокитай войск «Свободной Франции». Сталин спросил, намерен ли президент их предоставить. Рузвельт дал уклончивый ответ в том смысле, что не может найти лишние корабли для де Голля.

Индокитай занимал мысли президента на пути домой из Ялты. Целых два года он уверял репортеров, что ужасно обеспокоен ситуацией в этом регионе. Цитировал Чан Кайши, говорившего на переговорах в Каире, что китайцы не хотят Индокитая, но и французы не должны им владеть. Рузвельт сообщил репортерам о своем предложении установить временную международную опеку над Индокитаем.

— Идея нравится Сталину. Китаю — тоже. Она не устраивает англичан — может взорвать их империю... Вильгельмина, — продолжал президент, — собирается вскоре предоставить независимость Яве и Суматре, а Новой Гвинее и Борнео — только через столетие или два. У коренных жителей Новой Гвинеи, объясняла королева, самые неразвитые в мире мозги.

Один репортер заметил, что Черчилль настроен против самоопределения народов. Премьер считает, что Атлантическая хартия не норма, но руководство; он не прочь ее урезать. Президент согласился с репортером.

— Атлантическая хартия — прекрасный документ, — сказал президент.

Репортер спросил, помнит ли Рузвельт высказывание Черчилля — он стал премьер-министром не для того, чтобы присутствовать при распаде империи.

— Старину Уинстона не переубедить в этом пункте. Он сделал это своей специальностью. Об этом лучше не распространяться.

В замечаниях президента наиболее важно последнее. Рузвельт не выдвигал проблему колониализма на публичное обсуждение; говорил лишь, что это приведет англичан в бешенство («Об этом лучше не распространяться»). Президент не мог забыть одного эпизода в Ялте. Стеттиниус начал обсуждать вопрос об опеке в условиях нового мирового порядка, и тут вмешался Черчилль: воскликнул, что не согласен ни с одним словом государственного секретаря. В ярости Черчилль кричал, что, пока он премьер-министр, империю не удастся загнать в угол. Он не поступится ни пядью наследия своей страны! Рузвельт на мгновение прервал его, лишь чтобы попросить дать Стеттиниусу закончить свое заявление. Государственный секретарь не упоминал Британскую империю. Черчилль с трудом успокоился, бормоча:

— Никогда, никогда, никогда...

Рузвельт, бывало, дразнил Черчилля, когда речь заходила о колониях, шутил или упрекал премьера в империализме в беседах со Сталиным и с другими. Однако президент никогда не вступал в прямой конфликт с премьером по этому вопросу. Идею опеки воспринимал вполне серьезно, говоря Херли во время встречи с ним в марте, что вопрос об опеке Объединенных Наций будет решен на предстоящей конференции в Сан-Франциско. Но реализация этой идеи требовала согласия Великобритании и Франции, а также, возможно, других метрополий. Рузвельт отнюдь не проявлял готовности конфликтовать по этой проблеме с атлантическими державами. На самом деле после переговоров с де Голлем в июле 1944 года больше склонялся к признанию французских интересов в Индокитае, особенно если бы де Голль сдержал свое обещание обеспечить Индокитаю представительство в послевоенной федеральной системе Франции. Еще более существенное во всей ситуации — сохранение Рузвельтом приверженности стратегии «приоритет Атлантики», которая в начале 1945 года, с ослаблением Китая и ростом шовинизма Советов, мыслилась столь же важной после войны, как и в ее ходе. Зажатый в тиски разными силами, Рузвельт оставил Индокитай в состоянии политического вакуума. Он просто провоцировал Черчилля и де Голля, не предпринимая ничего конкретного.