Лина Бернштейн - Магда Нахман. Художник в изгнании

В своих автобиографических заметках Кеку Ганди писал:

Лангхаммер влюбился в свет и цвет Индии и в молодых художников. Он говорил, что здесь он видит будущее современного искусства, что в Европе все кончено. Ара, Раза, Хусейн, Соуза и Райба – великие художники-прогрессисты – стали его учениками. Каждое воскресенье для них была открыта его студия в доме на Непеан-Си-Роуд.

Он рассказывал им, что такое хорошая картина. Делился своим европейским опытом и рассказывал о событиях в мире искусства, в которых участвовал лично. Этот учитель стал для них даром небес. Он относился к ним с любовью и привязанностью. Не только художники, но и их окружение в некотором роде способствовало рождению прогрессистов. Были и другие факторы, такие, как неуклонное приближение независимости, ощущение, что теперь индийским художникам не нужно будет проходить через Вестминстер, что у Индии будут свои посольства в разных странах мира и что мы сможем устанавливать свои собственные связи…

Помимо Лангхаммера, были еще доктор Э. Шлезингер и Руди фон Лейден, оба немцы. У Руди… был младший брат А. Р. Лейден, скульптор, который в живописи подражал Лангхаммеру, за что его прозвали «маленьким Лангхаммером». Они прибыли [в Индию] до Лангхаммера, потому что их отец предвидел приход Гитлера к власти двумя или тремя годами ранее. Все они были обаятельными и общительными людьми, щедрыми <���…> неожиданное прибытие всех этих европейцев, большинство среди которых составляли евреи, бежавшие из Австрии, положило начало Прогрессивному движению… С Лангхаммером приехало много профессионалов, врачей… своего рода мини-приток евреев. Они ценили искусство и с энтузиазмом покровительствовали художникам… – кому еще оно было интересно? [13] [Ghandhy]. Схожие процессы можно наблюдать в американском искусстве в годы войны. Мэри Дирборн, пишущая об американском искусстве во время Второй мировой войны, отмечает: «Влияние идей и энергия, которые <���европейские> эмигранты военного времени принесли на американскую художественную сцену, были мощным двигателем в развитии американского экспрессионизма» [Dearborn 2004: 242].

Кеку Ганди хорошо знал Магду и любил ее; даже его дочь Ширин, которая не очень интересовалась рассказами своих родителей о старом Бомбее, помнит, что отец полюбил говорить о Магде много лет спустя после ее смерти и рассказывал про нее всем, кто был готов слушать, да и тем, кто не готов, тоже. Одна из коллекционеров из Мумбаи, искусствовед Сарью Доши, сказала мне, что именно Кеку Ганди предложил ей купить картину Магды из своей коллекции (рис. 10 цв. вкл.).

Рис. 10. Магда Нахман. Портрет женщины из Бирмы (любезно предоставлено Saryu Doshi)

Как-то раз, уже в Индии, Магда написала подруге о своей жизни в Петербурге: «Может быть, та жизнь продолжается на некой далекой планете, но я покинула ее навсегда». Как же девочка, родившаяся и выросшая в столице Российской империи, стала «великой маленькой леди художественного мира Бомбея»?

Магда Матильда Елизавета Нахман родилась 20 июля 1889 года в Павловске, пригороде Санкт-Петербурга; ее родители вскоре переехали в столицу. Она выросла в обеспеченной семье, и это открывало ей доступ к культурной жизни города. Годы спустя, в Бомбее, Магда с ностальгией вспоминала серебряную свадьбу родителей, отмечавшуюся в 1900 году:

[Празднование] было грандиозным, с большим званым обедом, театральной постановкой и т. д. Моя мама – изящная, в серебристо-сером шелковом платье и с серебряными цветами в волосах. Я была маленькая и должна была играть роль эльфа. И я до сих пор помню серебряную корзину с чудесными орхидеями, которые мои родители получили в подарок.

Вспоминая это в Бомбее, Магда писала: «Но как далека я сейчас от их размеренной и благополучной жизни!» [14] Цит. по [Aesthetics 1951: 15]. .

Ее отец, Максимилиан Юлианович Нахман, родился в Риге в 1843 или 1844 году в еврейской семье. В 1864 году он поступил на юридический факультет Петербургского университета, а в 1870-м защитил диссертацию, получив звание кандидата юриспруденции. В 1875-м он женился на Кларе Эмилии Марии фон Рёдер. Клара Александровна, как называют ее подруги Магды, принадлежала к большому петербургскому немецкому клану, который имел связи с Ригой. Ко времени рождения Магды – шестой из семи детей Нахманов – Максимилиан стал успешным юристом, работал юрисконсультом в немецком посольстве, представлял интересы нефтяной компании братьев Нобель и был держателем их акций [15] Сообщено внучатой племянницей Магды Наталией Микаберидзе. Нефтедобывающая компания «Нобел бразерз петролеум» была основана Робертом и Людвигом Нобелями в Баку в 1876 году. В 1879 году она была преобразована в акционерное общество со штаб-квартирой в Санкт-Петербурге. Их младший брат Альфред известен как изобретатель динамита и основатель Нобелевской премии. , а также вел дела частных клиентов, то есть имел звание стряпчего.

При том что браки между православными и иноверцами-нехристианами были в Российской империи запрещены, лютеранская церковь против таких союзов не возражала при условии, что дети будут воспитаны в лютеранской вере. Я располагаю всего тремя метриками детей Нахманов, в том числе и метрикой Магды, но можно предположить, что все, как и эти трое, были крещены в лютеранской церкви Святой Екатерины в Петербурге. Во всех трех метриках Максимилиан вписан как исповедующий иудаизм. Однако в письмах Магды и в письмах ее друзей и родственников нет и намека на их связь с еврейством. В документах о крещении Магды в качестве ее крестных родителей упомянуты Матильда Холсон (урожденная Шоендорф), жена некоего профессора, и адвокат Артур фон Ливен (фон Ливены принадлежали к одному из старейших семейств балтийских немцев, и многие из них состояли на государственной и военной службе). Крестные других детей также были из русско-немецкой среды. Когда дети выросли и создали свои семьи, братья и сестры Магды выбирали мужей и жен в основном немецкого происхождения.

Неясно, почему, при таком окружении, Максимилиан не перешел в лютеранство, как поступали многие, в том числе его родные сестры и братья. Ведь такой переход открыл бы для него много дверей, которые оставались закрытыми даже после либеральных реформ Александра II, дал бы ему большую свободу, более широкие профессиональные возможности и полную защищенность от драконовских законов Александра III. Но Максимилиан этого не сделал. Возможно, это объяснялось чувством почтения к родителям или к другим родственникам старшего поколения, оставшимся в Риге.