Светлана Шнитман-МакМиллин - Георгий Владимов: бремя рыцарства

У нее был дом, отец, мать и брат Леня, дружная, теплая, любящая семья. Что я, тогда бездомный и нищий мог предложить взамен? Нашего отца, с оккупированной территории угнанного в Германию и пропавшего без вести? Мою мать, только что вышедшую из Гулага? И я решил оставить как есть, не травмировать ее. Потерял на войне обоих, отца и сестру (ГВ).

По свидетельству Леонида Дмитриевича Стонова, когда Владимов стал широко известен, Елене Дмитриевне рассказали, что писатель и диссидент – ее единокровный брат. Однако она решила, что «знаменитый и богатый», как ей казалось, Владимов может не поверить, что раньше она была в полном неведении о своем происхождении, и неверно истолковать ее попытку установить поздний родственный контакт с известным писателем. И категорически отказалась от знакомства [20] Трудно точно сказать, когда Елена Дмитриевна Стонова узнала свою историю. После войны Стоновых посетила Ирина Волосевич, двоюродная сестра Владимова, которая приехала из Харькова и хотела знать, как живет девочка. Она попросила разрешения взять Алену на прогулку, и Стоновы, хотя и очень беспокоились, чувствовали себя не вправе ей отказать. Неизвестно, что именно она рассказывала Алене. М.И. Ковальская также пишет, что соседи во дворе «просветили» Алену, когда она окончила школу. Но она очень любила Стоновых, и информация соседей никак не повлияла на отношения в семье. . В 1988 году Елена Дмитриевна, химик по профессии, с семьей эмигрировала в Израиль, где умерла от лейкемии в 1995-м.

Среди архивных фотографий Владимова есть снимок Елены Стоновой-Кричевской с Леонидом, Наталией и Александром Стоновыми, сделанный в США. В 1996 году в Бостоне Александр Стонов передал Георгию Николаевичу эту фотографию. На вопрос, знает ли Владимов, кто женщина на фотографии, Владимов ответил: «Это моя сестра Лена». Тогда же он узнал от Александра о ее смерти. Эта фотография хранится в архиве среди его бумаг. На обороте написано владимовской рукой: « Елена Стонова-Кричевская. Моя единокровная сестра » (FSO). Лев Наумович Кричевский рассказал мне, что после смерти Елены Дмитриевны среди ее бумаг обнаружилась папка с надписью «Владимов», в которой она хранила публикации и статьи о своем знаменитом, но незнакомом брате.

Такова бесконечно печальная история не-встречи двух родных людей, чьи судьбы были навсегда разорваны трагедией войны.

Побег своевольного сына в Сталинград на фронт смертельно испугал Марию Оскаровну: « Она, наверное, тогда поняла, как трудно воспитывать растущего мальчишку одной, без отца ». Весной 1943-го в газетах появилось сообщение, что по стране открывается одиннадцать суворовских училищ по типу старых кадетских корпусов. Девять из них были армейскими и туда набирались сыновья погибших офицеров. В двух других, принадлежавших ведомству НКВД, готовились младшие офицеры пограничных войск, и места в них предназначались для детей сотрудников органов госбезопасности. Выпускники направлялись на работу начальниками погранзаставы или командирами пограничных катеров, но наиболее способные могли рассчитывать на службу в контрразведке, военную или дипломатическую работу. Мария Оскаровна предложила сыну поступить в одно из них, надеясь, что это успокоит его военные порывы. Жора согласился с восторгом: « Я сразу возмечтал, как стану разведчиком, генералом и кавалером всех орденов» . Документы были посланы в Суворовское училище пограничных войск в Кутаиси, где «поздней осенью 1943 года 12-летний мальчик надел черную униформу с голубыми погонами» [21] Владимов Г. Долог путь до Типперэри. М.: Вагриус, 2005. С. 23. .

Жора Волосевич, попав в 6-й класс первого набора, проучился в училище пять лет. Мать вначале очень тосковала без него и писала нежнейшие стихи, которые он хранил всю жизнь:

В 1944 году Марии Оскаровне удалось перевестись на работу в училище в Кутаиси: курсантам преподавались русский язык и литература, и она мотивировала желание перевода возможностью работать по специальности. С ее приездом литературная жизнь в училище оживилась. Она сразу устроила для курсантов лекцию «Пушкин на Кавказе» и стала выпускать газету «Суворовец». Владимов вспоминал, что вместе с матерью написал стихотворение для 1-го номера этой газеты. Мария Оскаровна сохранила первый литературный опыт тринадцатилетнего сына. Я приведу его начало:

Исходящий от матери литературный импульс был очень важен для подраставшего сына, который благодаря ей « почувствовал вкус сочинительства ». Увидев в стенной газете свои неумелые строчки и стайку восхищенных курсантов, читающих их вслух, Жора Волосевич решил свою судьбу – он будет не только полководцем, но и поэтом. И на следующий день сообщил матери свой литературный псевдоним. В честь Маяковского он будет подписывать свои стихи – Владимов [22] Владимов рассказывал дочери Марине и Льву Аннинскому другую версию этого псевдонима. По его словам, он посылал свои ранние статьи под разными именами во многие издания, но журнал «Театр» впервые принял к публикации статью о пьесах А. Софронова, подписанную «Владимов». Нужно сказать, что это версия никак не противоречит рассказанной мне. . Его детская мечта осуществилась лишь отчасти: он не стал ни полководцем, ни поэтом, но стал Владимовым.

О жизни в кутаисском училище подробно рассказано в последней неоконченной повести Владимова «Долог путь до Типперэри». Опыт пребывания в закрытом коллективе училища, находившегося в стране другой культуры и языка, кажется странным ретроспективно-зеркальным отражением будущей жизни и опыта писателя в эмиграции. Сходная отвлеченность от окружающей культуры, жизнь в замкнутом пространстве и неприятие, отсутствие живого интереса к местным традициям и жителям. Для него Грузия была «чужая страна»: «Я не предвидел, что мне придется жить в чужой стране, посреди чужого языка, чужих обычаев и повадок, и это будет мучительнее тюрьмы или лагеря…» [23] Владимов Г. Долог путь до Типперэри. С. 34. Обитатели древнего кавказского города вызывали у курсантов « брезгливость » и неуважение. Грузины, грузинские евреи и даже их дети были «чужими» , и на них смотрели свысока. Лихостью считались воровство в их садах, насмешки над их дочерями, а в случае столкновений никто не пытался найти правых и виноватых: «чужих» полагалось бить, от них следовало защищать «своих» .