Ронни Джеймс Дио - Ронни Джеймс Дио. Автобиография. Rainbow in the dark

Ладно, пора готовиться к выходу на сцену. Слышу, как скандируют мое имя.

Мама, бабуля, я и папа

Вроде бы обычная суббота. Первый день летних каникул и бейсбольный матч с соседскими ребятами. Что еще нужно для счастья? Однако неожиданно выяснилось, что день будет особенным. Именно в этот день начнется мое музыкальное путешествие длиною в жизнь.

Тем утром я сидел за столом и завтракал с родителями, как вдруг почувствовал в воздухе некое напряжение, а чутье никогда меня не подводило. Обычно это сигнализировало о наступлении какой-нибудь пока еще не известной проблемы. Затем отец изложил суть дела. Какой бы музыкальный инструмент я бы выбрал, чтобы стать, возможно, более разносторонне развитым?

Чего?

Вот уж неожиданно. Мне было всего шесть, и я пока не испытывал ни малейшего желания и стремления заниматься музыкой. Если это не мяч, который можно бросать, ловить или ударять по нему – меня это абсолютно не интересовало. Какой бы я выбрал инструмент?

– Да никакой, – ответил я. – А с чего я должен выбирать?

Мой отец Пэт – суровый и серьезный американец итальянского происхождения, не терпел возражений, а меньше всего от единственного сына – быстро и решительно проигнорировал отказ и повторил вопрос, на который, разумеется, пришлось ответить уже утвердительно. Стараясь выиграть время, я спросил его, из чего можно выбрать.

На помощь пришла мать Анна. Слушая радио и решая, какой звук мне нравится больше всего, я смог дать отцу ответ. На весь дом играло старое радио «Baby Grand» фирмы Philco, и кухню наполнили приятные звуки трубы Гарри Джеймса. Я бы хотел сказать, что в тот момент воспрянул духом и мысленно растворился в этих радостных звуках. Мне бы очень хотелось так сказать, но, черт возьми, надо было сыграть матч.

– Вот на этом, – буркнул я, хватая свою бейсбольную перчатку и собираясь уходить. К моему ужасу, на пути встал отец и заявил, что вместо бейсбола мы пойдем в McNeil Music, один из двух музыкальных магазинчиков в городе, и купим там трубу как у Гарри Джеймса. Как же я в тот момент ненавидел отца.

Мы с папой запрыгнули в машину – полагаю, женщины были в таких вопросах лишними, – и когда он сдавал назад с подъездной дорожки, с каждым поворотом колес душа моя уходила в пятки. А как же игра? Подумал я. В тот день игры закончились и началась суровая реальность.

Музыкальный магазин меня поразил. Столько странно выглядящих предметов непонятной формы и разных звуков. Но почему-то я почувствовал себя комфортно. Нас встретили братья МакНил, Дэнни и Джон, совершенно друг на друга не похожие. Дэнни низкий и лысый, а Джон – высокий и здоровый, на голове – воронье гнездо. Искрометный и прямолинейный Дэнни взял контроль над ситуацией и повел нас в отдел медных духовых инструментов. Там он, как мне показалось, встал за прилавком на колени, словно читая короткую молитву, а затем приветливым жестом показал мне предмет, который в следующие двенадцать лет станет моим ближайшим соратником – трубу Olds Ambassador. Красивая, блестящая, медно-серебристая труба лежала на бордовой бархатной подкладке. Готов поспорить, что даже у старины Гарри Джеймса не было ничего подобного.

Затем нас отвели в подвал, напоминавший больницу, и – бах! – снова меня пронзила нервная дрожь. Но волноваться не стоило, поскольку это оказались репетиционные комнаты, где продолжилось мое знакомство с музыкальным сообществом.

Нас с папой представили эрудированному с виду человеку с приветливой улыбкой. Звали его Сэм Синьорелли, и он стал моим первым учителем. Он серьезно относился к своей работе и переживал, что, возможно, труба – не мой инструмент. Он осмотрел рот, зубы, амбушюр (положение губ), и я уже ждал, что сейчас он попросит опустить штаны, отвернуться и покашлять.

По-видимому, проверку я прошел, потому что мистер Синьорелли вручил мне трубу и показал, как ее держать. Затем проинструктировал, как сжать губы и выдохнуть, сначала без трубы, после чего настал момент истины. Я дунул в эту штуковину, и через все вентили трубы медленно прошел поразительный звук, наполнив комнату. Отец светился от счастья и улыбался лучезарной улыбкой; мистер Синьорелли от удивления открыл рот. И я поставил точку в самой короткой карьере бейсболиста.

Я быстро прибавлял, и на меня стали обращать пристальное внимание.

– И откуда в нем столько сил?

– Он же совсем маленький.

– Каким образом? Труба больше, чем он сам!

Я смирился с этими комментариями, пока долгие годы играл на трубе.

Отец верил, что практика – путь к совершенству. И вообще, я думаю, он запатентовал эту фразу. Я придерживался этого правила и, под пристальным наблюдением папы, стал каждый день практиковаться на трубе по четыре часа. Четыре часа. Каждый день. И никогда не отлынивал, даже по воскресеньям. Папа ясно дал понять, что это не выходной день.

Я терпеть это не мог. Насиловал свой инструмент, а во дворе резвились и смеялись соседские ребятишки. Но постепенно, начав играть лучше, я почувствовал себя увереннее, поднялась самооценка как музыканта. Я решил, что в этом моя сверхспособность, и начал ей гордиться. И хотя тогда я этого знать не мог, но позже постепенно приобретенное умение и знание музыки здорово помогли мне как певцу, отчасти благодаря правильной технике дыхания, отчасти потому, что у трубы есть свой голос и фразировка. И сейчас я понимаю, что, если бы не годы тренировок на трубе, пел бы я совершенно иначе.

Отец, когда я практиковался, проводил со мной почти весь день. Он, в отличие от меня, был гораздо более предан этой идее. Я думал, он знает и разбирается больше, и мне никогда его не догнать. Так продолжалось первые несколько лет. Но в конечном итоге он перестал посещать мои занятия, поскольку музыка и требуемая техника становились все сложнее и сложнее. Однако первые наставления оказались бесценными, поскольку, хоть и лень было заниматься тем, что мне не нравилось, но невероятная настойчивость отца и вера в мой успех стали огромным подспорьем во всех моих будущих музыкальных начинаниях. Упорная работа, дисциплина, гордость за себя, вера в то, что ты – самый лучший, – все эти качества вложил в меня отец за те, казалось бы, бесконечные годы репетиций и обучений на чертовой трубе.

По крайней мере в моем случае все оказалось не так жестко, как у папы в детстве. Его отец, иммигрант, недавно прибывший из Италии, однажды принес в дом банджо, скрипку и кларнет. Позвал моего папу и двух его братьев, Джона и Питера, в гостиную, наугад вручил каждому по инструменту и велел играть. Папа же охотно был готов оплачивать мои занятия.