Мария Смоктуновская - Иннокентий Смоктуновский. Без грима

В октябре 1943 года при форсировании Днепра папе и еще одному бойцу дали задание: под обстрелом, то и дело погружаясь с головой в воду, перейти протоку, чтобы доставить пакет с секретными документами начальству, находившемуся на острове посредине Днепра.

Затея была отчаянной. Это понимали все. Только-только зайдя в воду, папин напарник был ранен и не мог держаться с ним рядом. Папа же должен был идти вперед, пытаясь прорваться сквозь зону обстрела. Такое ему дали указание. Находясь в середине протоки, отец захлебывался, едва успевая глотать воздух перед тем, как снова уйти под воду. Вдруг папа, оглянувшись, заметил напарника: тот, будто споткнувшийся или пьяный, странно разбрасывал руки в стороны, тяжело падал в воду, барахтался, вставал и снова валился набок. Папа что-то пытался крикнуть ему, но это было бесполезно. Грохот разрывов усилившегося обстрела заглушал все кругом – немцы у минометов видели, что один из солдат еще жив и на плаву, не хотели дать ему уйти. Пройдя глубокую часть протоки, он оглянулся на бегу, пытался окинуть взглядом пройденный участок брода, но напарника уже не было, его или снесло течением, или он утонул. Спрятавшись за корягой, папа из раза в раз пытался осмотреть все кругом. Но берег и протока были тоскливо пусты.

Тот важный пакет отец доставил начальству. И за это он, младший сержант 212-го мотострелкового полка 75-й гвардейской Бахмачской дивизии, даже был представлен к награждению. Он получил медаль «За отвагу». Правда, ее вручили спустя 49 лет, прямо на сцене МХАТа, после спектакля «Мольер». Папины однополчане-москвичи сами собрали все документы по этому награждению, и в реляции был кратко, по-казенному описан этот эпизод сражения при Днепре. И вот – медаль «За отвагу» на королевском камзоле Людовика. А на сцене – вереница друзей-ветеранов, разделивших с папой радость этого торжественного и трогательного момента. В конце этой вереницы – я. В нашем семейном альбоме сохранилась даже такая фотография: папа в королевском камзоле, уже без парика, но еще в гриме. У него на груди – медаль «За отвагу», и я обнимаю его. Вот какой мой папа – он не только король Франции, его величество Людовик XIV – именуемый «Солнце», но и солдат-герой, отстоявший нашу Родину для жизни следующих поколений, и для моей в том числе.

Отец прошел страшное испытание – был в плену. Пленен он был под Житомиром 3 декабря 1943 года. В плену его мучали болезни. Дистрофия, дизентерия, полный душевный шок. Отец не мог смириться с тем, что любой конвоир имел возможность просто пристрелить его. Ни за что.

Из плена чудом удалось бежать 7 января 1944 года. Когда их, военнопленных, перегоняли и на одном из этапов вели через Первомайку, Каменец-Подольскую область, переходили через мост, он попросил немца: «Вассер», – что значит «воды». Тот увидел, что парень еле живой: «Давай». Папа спустился под мост, речка маленькая. Притаился, спрятался за опорой моста, дождался, пока перестанут слышаться шаги военнопленных, и бросился прочь. Узнал у местных жителей, где побольше лесов, болот и меньше шоссейных и железных дорог. Где вероятность появление фашистов была гораздо ниже. Ему сказали, что неподалеку, километров через 15–20, находится деревня. Шел он к ней долго, потому что был совсем без сил.

В деревне Шепетовке семья украинцев по фамилии Шевчук укрывала сбежавшего пленного солдата после побега. Они пригрели его, умирающего от истощения и душевного шока, отмыли и выходили. И спасли.

Когда он немного окреп, смог вступить в партизанский отряд, который вскоре присоединился к одной из частей Красной армии. Отец вновь стал красноармейцем – командовал отделением автоматчиков, освобождал Варшаву, участвовал во взятии Берлина. Получил пять или шесть благодарностей верховного главнокомандующего И.В. Сталина. Тогда это было радостью. Демобилизовался в октябре 1945 года. «Меня вела какая-то сила жизни по войне, – говорил папа, – что ни одна шальная пуля, ни осколок меня не мог свалить. Я был кем-то охраняем. Не исключено, что я был охраняем Господом Богом».

Отец написал книгу воспоминаний «Быть!». В ней есть главы о том, как он воевал. Когда папа писал строки о войне, он иногда говорил маме и мне: «Соломка, Маша, я пишу о фронте, хотите послушать, я вам почитаю».

«Нам довольно часто приходится слышать сочувственную фразу: “Как это вам удается запомнить такую уймищу текста наизусть?” Ах, если бы знали эти спрашивающие, что бывают такие времена в самочувствии актеров, когда знание огромных, сложных текстов наизусть – ничто, просто отдых по сравнению с постоянно ускользающим правом на произнесение этого текста! Ведь надо, чтобы текст этот произносился не вами, но тем персонажем, которого вы обязаны найти в себе, и чтобы персонаж этот был единственным правомочным рупором этих слов. Только тогда весь выученный вами текст, а вместе с ним и образ-характер станут убедительными и живыми. Вот труд. Вот гранит, алмаз и глыба, о которой, я уверен, даже не подозревают многие, думающие о кажущейся легкости нашей работы. Все же остальное – цветочки-василечки на солнечном лугу и в отпускное время».

Мои первые впечатления о работе папы в театре относятся к тому времени, когда мы уже переехали в Москву в 1972 году. В столицу артист Смоктуновский был приглашен Михаилом Ивановичем Царевым и режиссером Борисом Ивановичем Равенских для работы в Малом театре, на роль царя Федора в пьесе Алексея Толстого «Царь Федор Иоаннович».

Иногда отец брал меня на репетиции, а потом и на спектакли. Когда я видела его в роли царя Федора Иоанновича, то воспринимала как главного человека на сцене – ведь он играл царя, а я уже знала, что царь – главный человек в государстве. Весь папин облик, его поведение полностью соответствовало моим представлениям о главном человеке.

Однажды во время гастролей с этим спектаклем в Киеве, где зрители очень тепло приветствовали ведущий Московский театр, во время поклонов, папа вывел на сцену и меня. Я стояла между царем и царицей, и это было очень торжественно. Но потом за такой экспромт папе сделали замечание, а он любил экспромты.

Позже, на спектакле «Иванов», я смотрела представление из-за кулис. Декорация являла собой стену с окнами. Чтобы ближе видеть участников спектакля, я сидела за кулисами у окна по ту сторону стены. По ходу действия папа оказывался совсем близко к этому окну, и я могла уловить его взгляд. Мне казалось, что отец может как-то подать мне знак, что тоже видит меня. Но он не видел меня, он был полностью поглощен событиями, происходившими на сцене. Иногда даже, придя домой после спектакля, папа не сразу освобождался от образа, все еще продолжая в нем жить, а потом постепенно приходил в себя, в свое привычное состояние.