Алексей Солоницын - Анатолий Солоницын. Странствия артиста: вместе с Андреем Тарковским

– Это он!

– Кто – он?

– Артист, ну, в фильме «Мятеж на “Баунти”».

– Да ты что?

Лоутон в образе великого живописца был совсем-совсем иным, и я не узнал актера.

– Говорят тебе, это он! – шепнул Толя и отодвинулся от меня в знак презрения.

Этот фильм нам понравился гораздо больше, чем предыдущий, особенно финальная сцена. Теперь я понимаю, что она сделана сентиментально, с явным расчетом на мелодраматический эффект, но тогда она нас буквально пронзила…

Вот нищий старик – опустившийся, с лицом, изрезанным морщинами, в котором мы с трудом узнаем великого художника, подходит к сторожу и просит его: «Пусти меня, мне надо посмотреть картину…» Сторож мнется, и тогда Рембрандт дает ему золотой. Проходит в зал, видит свой «Ночной дозор»… Картина в пыли.

Рукавом художник стирает пыль, и лица на полотне словно оживают, смотрят на нас… Рембрандт улыбается. «Почему ты смеешься, безумный старик?» – спрашивает сторож. «Я смеюсь потому, что не зря прожил жизнь», – отвечает художник, и глаза его зажигаются тем самым огнем, который горел, когда он писал «Ночной дозор»…

С годами я понял, что нравилось Анатолию в кино – исключительная правдивость.

Мы стали «собирать артистов». Завели альбом, аккуратно вклеивали туда фотографии.

Мама сохранила этот альбом. Там фото Михаила Жарова – он подпирает подбородок так, чтобы были видны наручные часы; там узенькая ленточка – кадры из «Возвращения Василия Бортникова»; там Лоуренс Оливье и Вивьен Ли в фильме «Леди Гамильтон», там целый мир…

Стоит дивная, необыкновенная осень. Говорят, такой благодати ни у нас на Волге, ни в Москве не было уже больше ста лет.

Как раз на эти последние дни лета приходится день рождения Толи. Удивительно, что именно в этот день, 30 августа, отошла к Господу наша мама.

Я думаю о ней, и вижу ее лицо. Она улыбается, зубы у нее белые, глаза карие, на лбу и на висках завитки черных густых волос – как у Кармен. Лицо это самое красивое в мире – так я считал лет, наверное, до шестнадцати.

Мне было двенадцать лет, брату – шестнадцать, когда он, как вы уже знаете, пошел работать на завод.

Есть один памятный день в веренице годов, о котором мне хочется вспомнить сегодня, – как мы с Толей решили отметить мамин день рождения.

…Вот мы уселись за стол. Передо мной лежал чистый тетрадный лист. Я обмакнул перо в чернильницу и приготовился записывать все, что мы решим купить к праздничному столу. Отец в командировке, и нам с братом выпало отметить мамин день рождения.

– Так. Картошки – два кило. Нет, лучше – три.

Почерк у меня хороший, меня за него хвалят, я отличник, а Толя вечно спешит.

– Так. Помидоры – кило. Нет, там посмотришь – штуки три возьми. Но хороших, крупных. Понял? Дальше. Лук, петрушка, укроп. Лучше возьми пучок. Но смотри – чтобы свежее все было!

– Да знаю! – раздраженно ответил я.

– Не ерепенься, пиши. Лук репчатый. Спросишь у бабок, чтоб был сладкий.

– Знаю.

– Ничего ты не знаешь. Слушайся, когда старшие говорят. Так. Огурцов соленых – штуки три. Хорошо бы свеженьких… Да где их сейчас взять! Ладно. Будет у нас салат, подсолнечное масло есть. Пожарим картошечки… Что еще? Конфеты я сам куплю, в магазине… И печенье…

– Может, пирожное? Хоть одно?

– Наверное… На нашем заводе я видел в киоске ром-бабы…Знаешь, сверху политы коричневой такой подливкой, как куличи…

– А дорогие?

– Посмотрим. Так. Хлеб у нас есть. Картошечка, салатик, потом чай… Может, сварганим и щи?

– Можно. Тогда надо капусты, какой-нибудь приправы…

– Приправа у нас есть, я смотрел. Пиши – вилок капусты… Кажется, все. Вот тебе пятерка. Держи. Как придешь с базара, начинай чистить картошку, поставь кастрюлю с водой. Не забудь посолить… Так. Еще что, не забыть… Правильно, деньги засунь в «пистончик». Если останется что, принесешь… Я как с завода приду, чтобы вода уже кипела… И все нарезано было… Понял?

Я спрятал пять рублей – купюру темно-синего цвета с гербом Советского Союза посредине – в маленький кармашек брюк, который и назывался «пистончиком». Успокаивающе кивнул брату.

Он проверял, все ли нужное взял на работу. Толя выше меня почти на голову, светловолос, голубоглаз – в отца. А я себе кажусь ужасно маленьким, у меня вихор черных волос загибается, глаза карие, щечки румяные, мне ненавистно мое лицо, хотя все говорят, что я «в маму». А уж когда говорят: «Какой хорошенький» или «Славный мальчик», я готов в ответ сказать что-нибудь грубое, обидное, чтобы не сюсюкали.

– Ну, Але (так он меня звал), не подведи. Я на тебя надеюсь.

– Не беспокойся.

Толя ушел на завод, а я быстренько собрал кошелку и отправился на Пешку.

Овощной ряд находился под деревянным навесом. Прилавки – длинные доски, на которых выставлены выращенные в садах-огородах овощи и фрукты. Почему-то покупателей почти не было, я это хорошо запомнил. Продавцы, в основном бабушки, обрадовались, увидев меня.

– Смотри-ка, какой покупатель пришел, – сказала одна из них, улыбаясь. – Чего тебе, голубок?

Я зло посмотрел на бабку, потому что она назвала меня «голубок».

Степенно достал список, составленный дома, уставился в него.

– Так, – сказал я, подражая брату, – прежде всего картошка…

– Возьми у меня, – сразу вмешалась бойкая бабушка, стоявшая рядом с той, которая назвала меня «голубком».

– А почём? – я взял одну картошку, придирчиво рассматривая ее.

– Дак дешевче не найдешь. А посмотри, кака картошечка. Хоть на выставку.

– И правда, бери у нее, – посоветовала бабка-«голубка». Все они были в платках, похожи друг на друга. Но эту, первую, которая вступила со мной в разговор, я все-таки запомнил. По глазам, по кругленькому лицу, как у нашей Бабани, которую мы любили и в первые годы приезда в этот город жили у нее. И еще по улыбке, которая не сходила с ее как будто выглаженного, без морщин, лица.

– Что у тебя там в списке? – спросила она и протянула к моему тетрадному листочку руку. Я уже перестал злиться на нее, рассмотрев, что она похожа на нашу Бабаню. Я отдал ей листок, она приблизила его к лицу.

– О, как хорошо ты пишешь! Хорошо учисси? А что эт тебя на рынок послали?

– Я отличник, – снисходительно сказал я. – Мне доверяют, вот и послали. У матери день рождения. Брат на заводе, мать на работе.

Я следил, как бойкая старушка взвешивает мне картошку – боялся, как бы не положила «под шумок» гнилья. Но картошка оказалась и в самом деле отличной. Полез за деньгами, но тут еще одна старушка, которая торговала репчатым луком и зеленью, подозвала меня к себе. Мой тетрадный листок перекочевывал от одной старушки к другой. Они смотрели в него, одобрительно кивали, оценивая мой почерк.