AnaVi - 15.18.365: Цветы, которые не умирают

Бывает, хочется свободы -

вспорхнуть и улететь туда,

где вдруг исчезнут все невзгоды,

не будет гордости, вреда.

Исчезнуть, вырваться на волю,

отбросить клетку и вспорхнуть…

Почувствовать, что нет той боли -

свободу речи, жизни, чувств.

Покинуть мир, где правят деньги,

и чувства купим за гроши.

Где нет возможности побега

и нет там места для души…

Для той свободной части тела,

Навеки заперта она.

что прыгать и летать хотела,

но не услышим – такова…

Ее бы выпустить на волю,

где нет той мерзости житья.

Где все равны перед законом

и не опустят вниз, не там.

Там все живут под знаком света,

там тьма не значит ничего.

«Веревка – жизнь»: нет хуже бреда,

а время – мыло для нее?

Так хочется вкусить свободы

и воздух легкими вздохнуть.

Без всяких примесей заводов,

без выхлопов и вони труб.

Но правда рвет на клочья крылья:

«мечты лишь западня для нас».

«Воображая мир счастливый -

мы утопаем в тот же час».

«А жизнь действительно отстой».

Как эту строку прочитаешь -

ее признаешь и поймешь.

Когда ком к горлу подступает…

Дышать становится трудней,

гордыня душу убивает.

И челюсти чуть сжав сильней -

чтобы ни звука, понимаешь.

Тая все мысли и мечты,

ты разбиваешься о камни.

А в мыслях фраза: «лишь молчи -

ведь мы уже не в равноправии!».

В надежде просто не сорваться -

не сделать хуже для себя.

Но стоит все-таки стараться,

где мочи нет уж для тебя?

Всю слушать мерзость о себе,

тонуть в пучине грубых слов.

Тая обиду в глубине

и задыхаться… А на кой?

Все высказать, вот просто взять

и рассказать, что так таилось.

Облегчить душу, наказать,

забить на все или… смирилась?

Уйти забыть все, а потом?

Круг замкнутый – в нем нет лазеек.

И промолчав, ты вновь с котом -

туда, к началу жизни всей.

И как-то грустно усмехнешься:

«конец неужто вот такой?».

И с грустью после улыбнешься:

«с судьбой в сравнении не отстой».

Они не верили в меня,

пытались под себя подстроить,

на нужный лад меня настроить,

мировоззренье поменять.

Мечты мои губили в корне,

стирая образы той доли.

Стараясь жизнь переписать,

где мне хотелось побывать.

Они не верили в меня,

смеялись над моей удачей,

моей любовью жить иначе,

подстраивая под себя.

Не верили в способность мыслить,

как все могли они зависеть.

Сочувствовать, любить, прощать

и что хорошего могли дать?

Они не верили в меня,

ведь жизнь для них сплошной обман

и чувства все для них капкан,

а пан чуть реже, чем пропал.

Ребенок должен быть отрадой,

всегда послушной куклой Натой.

Которая без лишних слов

все сделает за их любовь.

Они не верили в меня,

Но кое-что они не знали,

забыли не подрасчитали.

Пока не верили в меня -

в них разуверила и я.

Наш бег не остановится,

полет не прекратится.

Ведь мы два черных ворона,

разрушивших границы.

Мой клюв все также связан

и лапы не свободны.

Но крылья раскрываются,

движенья благородны.

Мы действуем вне правил,

стирая все запреты.

Взмываем ввысь, не сбавив,

вдыхая скупость света.

Наш мир не носит красок,

и нет в нем оболочек.

Его конец – под фразы,

но птицам не до точек.

Любовь горит и слепит,

любовь блестит в зрачках.

Разлуку, боль, все стерпит,

являясь нам в толчках.

И в паре сантиметров,

так близко с головой.

Погибель свистит ветром,

паря над мостовой.

И вроде все спокойно,

ведь я еще живу.

Но вот она – ирония:

«один теперь лечу».

Ну, где же ты, товарищ,

неужто бросил ты?

И дружбу нашу с клавиш

так продал за гроши?

Окинув взором улицу

и осмотрев асфальт.

Вижу – совсем не щуришься,

лежишь лишь тельцем, брат.

Картинка размывается -

мои глаза влажны.

И тело разрывается

от пустоты внутри.

Зачем же так жестоко

ты поступил со мной?

Покинул, не быв толком,

меня не взял с собой?

Кружа над твоим телом,

пытаюсь я понять…

«На что же эта вера?».

«Как смерть твою принять?».

И как назло все пусто,

и мысли ни одной.

Ты ведь летел так круто

и прямо за спиной.

Зачем же ты прорвался?

Успел бы ты спастись.

Пока я трупом хладным

летел бы с неба вниз.

Но ты не сделал этого,

а может, не успел.

И так по смерти верной

на плаху полетел.

Я не узнаю этого,

ты не расскажешь впредь.

Твоя душа – вне света,

тебе пора лететь.

Когда-то мы мечтали

свободу обрести…

Меняют нас местами -

за мной стоял же ты.

Прости меня, дружище,

не смог тебя сберечь.

От камня в городище

не смог я уберечь.

Теперь же ты свободен

и можешь улететь.

А я останусь подле,

чтобы тебя воспеть.

Пройдут часы, минуты

и, может быть, тогда…

Пойму я смысл: «крут ты»,

что не ценил сперва.

И вот тогда с повинною,

опущенной главой.

Встречу старуху милую,

что забрала с собой…

Тебя – моего друга,

спасителя, глупца…

Что рисковал, был руган

во имя подлеца.

Как жаль, что слишком поздно

все это понял я.

Что не вернуть, осознан -

тот день и те слова…

Которыми так лживо

в измене обвинил.

А после как наживку,

как щит я применил.

Я должен был собою

тебя… тебя прикрыть.

От пули той простой, ну

и как броней укрыть.

Прости, мой друг сердечный,

прости, но не успел…

Все вышло как-то резче -

предвидеть не сумел.

И пусть мы не увидимся,

не встретимся совсем.

Не унывай, дружище,

ты справился со всем.

«За что ты меня ненавидишь?»:

задаюсь я под нос, про себя.

И слышу в ответ громко, слышно:

«откуда ты это взяла?».

Твои же проблемы важнее -

давно уж дошло до меня.

Мои? Я не стану наглее -

и этим так раню себя.

Как пуля в висок шальная,

как лезвие бритвы, ножа…

Ведь режет меня ножевая -

молчанье в ответ на слова.

Хотелось бы что-то крикнуть,

сказать, может быть, прокричать…

Но с гордостью, стало, мне сникнуть

и ставить на фразах печать.

Да и что я могу, разве смела?

Мое дело лишь слушать, молчать…

И не ерничать. «Чтобы не смела».

И коротко «да» отвечать.

Пусть с тобой мы одно и семья же -

ничего не могу, что мне дать?

Я никчемная дочь – время трачу,

а ты просто никчемная мать.

Даже не стоит пытаться,

сравнивать с ней и с собой…

Я же совсем другая,

я же стою пред тобой.