Томаш Масарик - Мировая революция. Воспоминания

Поручение было исполнено Воской прекрасно: он также немедленно наладил службу связи при помощи особых курьеров, выбранных из граждан нейтральных государств и из наших людей, живших за границей и возвращавшихся домой. Таким образом, были установлены постоянные сношения с союзными государствами. В конце сентября привез мне вести от Стида наш-земляк, живший в Англии, Косак. Сведения, которые я получил таким порядком и которые вскоре затем дополнил при встрече с моими друзьями в Голландии, были весьма важны и имели для меня большое значение.

Я узнал, что, по мнению лорда Китченера, война затянется надолго, по крайней мере на 3–4 года. Этот вопрос был для меня чрезвычайно важен, так как моя заграничная работа, ее характер и направление существенно зависели от того, будет ли война затяжной или нет.

Далее я узнал, что английские военные вожди считали судьбу Парижа заранее решенной – он должен был пасть; Англия же, несмотря ни на что, будет бороться до последнего солдата, до последнего судна. Поэтому мы должны не отчаиваться и не отступать от союзников.

Для меня было чрезвычайно важно знать, какой военный план был у Тройственного союза. План этот заключался в том, что русские войска будут наступать на Силезию, Моравию и Чехию, дабы Австро-Венгрия была отрезана в стратегическом отношении от Германии. Этот план должен был быть осуществлен еще в 1914 г. Россия – узнал я впоследствии – могла бы позднее дать оружие нашим, чтобы последние могли поддерживать порядок у себя на родине.

При дальнейшем ходе событий я убедился, что союзники не отказались от плана отрезать Австрию от Германии. Над осуществлением этого плана, как будет видно, они работали до весны 1918 года при помощи самой Австрии. Мне этот план с самого начала не нравился ни с военной, ни с политической точек зрения. С военной стороны, мне думалось, он показывал некоторое недоверие к своим собственным силам, а политически он означал переговоры с Габсбургами и сохранение и даже, может быть, увеличение Австрии. Я видел в этом плане недостаток именно планомерности, и это первое известие из Лондона лишь подкрепило мои опасения касательно России.

Но, прежде чем говорить об этом важном пункте моего решения, расскажу о моих дальнейших сношениях с союзниками.

Я воспользовался приездом своей невестки из Америки и поехал проводить ее на пароход в Роттердам. Было это во второй половине сентября (12–26). Из Роттердама я написал Дени и моим друзьям Стиду и Сетон-Ватсону, чтобы они или сами приехали ко мне из Англии, или послали верного человека. Не было возможности организовать все это так быстро, и потому я должен был подумать об устройстве второй поездки в Голландию. Но и это первое путешествие не пропало даром – я проехал туда и обратно через Германию и видел Голландию.

Между тем выяснилось положение и дома, где укреплялось антиавстрийское настроение; теперь дело шло о том, как все организовать и что предпринимать. Чем дальше, тем более убеждался я во враждебных нам планах двора и военного командования. Я получал от разных лиц из армии (одним из первых, заявивших о желании служить нашему делу, был полковник Гоппе), различных учреждений, словом, отовсюду сведения о том, что делается среди войска и чиновничества. К этому присоединились при помощи Махара сообщения Кованды. Махар кое-что из них уже опубликовал. Из документов, переданных мне Махаром, узнал я о враждебном настроении Фридриха и иных военных командиров, узнал о планах, направленных как против наших, так и югославянских сокольских организаций. Очень скоро начались преследования; одним из первых подвергся им Йичинский Сокол. Мои достоверные сведения давали возможность довольно часто заранее предупреждать тех, кому грозила опасность.

В половине октября (14–29) я поехал во второй раз в Голландию. Снова проехал через всю Германию и уже дольше наблюдал Берлин; в Голландии я был не только в Роттердаме, но и в Гааге, Амстердаме и иных городах. Как и в первый раз, использовал я и теперь свое пребывание в нейтральном государстве и доставал и изучал военную литературу и публицистику. На этот раз мне удалось встретиться и с друзьями. В Роттердам приехал Сетон-Ватсон; в течение двух дней осведомлял я его о положении Австрии, развивал мои взгляды на войну вообще и мировое положение в частности, как оно мне представлялось, изложил нашу национальную программу и планы дальнейшего действия, поскольку они мне были тогда уже ясны. Он был довольно сильно удивлен тем, что я так выдвигал государственно-историческую программу; в Англии тогда ожидали от нас и остальных народов Австро-Венгрии большего подчеркивания национальной программы. Наш верный друг, сейчас же по возвращении в Лондон, составил соответственно моим указаниям меморандум, который получили союзные представительства в Лондоне, Париже и Петербурге. Сазонову его передал лично оксфордский проф. Виноградов, который в то время ездил в Петербург.

И с Дени удалось мне завязать письменные сношения. Между прочим, в Роттердаме встретился я и с русским доктором Кастелянским, которого знал ранее и с которым имел литературно-политические сношения. Позднее он переехал в Лондон и там нам кое в чем помогал; в Голландии он помогал д-ру Бенешу, когда мы там впоследствии организовали отдел пропаганды. Пока же я устроил сам в Голландии центр пропаганды при помощи корреспондента «Таймса».

Тогда же в Голландии получил я из Америки деньги от соотечественников; мне лично значительную сумму прислал мистер Чарльз Крейн. При помощи мистера Стида все такие передачи шли по телеграфу.

Одинокая жизнь в Голландии дала мне возможность спокойно взвесить и продумать свои будущие задачи. Воспоминания о Коменском, оживленные его могилой в Голландии, пример его пропаганды в тогдашнем политическом мире, политическое пророчество – программа «Завета», все это взятое вместе, развеяли последние остатки сомнений и колебаний. «Завет» Коменского вместе с Кралицкой библией служили мне на моем пути вокруг света ежедневным национально-политическим напоминанием…

На обратном пути из Голландии я снова задержался в Берлине и беседовал там с некоторыми выдающимися политиками и публицистами. Социалистам я сказал, что 4 сентября они проиграли (военные кредиты были в Рейхстаге приняты единогласно) и высказал мнение, что социал-демократическая партия скоро расколется. Уже сейчас в партии было заметно беспокойство: de facto 2 декабря военные кредиты были приняты против 1 голоса (Либкнехт), а 20 декабря уже против 20 голосов (социал-демократы). В Берлине узнал я многое о ходе войны, что укрепило меня во взгляде на вину Германии и Австрии.

Наконец, скажу, пока вкратце, что я завязал еще в Праге при помощи Сватковского сношения с официальной Россией. Более подробно буду об этом говорить в следующей главе.