Павел Явербаум - Девяносто…

На западе Иркутска построен микрорайон Ново Ленино, это большой жилой массив. В конце этого района начинается Московский тракт. В центре построена дорога в объезд Иркутска, идущая до города Шелехов – на восток.

И вот папа получил квартиру в Иркутске. По тем временам это была шикарная жилая площадь. Дом на улице Желябова 3 был ещё царской постройки – раньше в нём находился ломбард. Стены толщиною более двух метров, окна с двойными рамами. Эта квартира на первом этаже имела вход со двора. Вход был только в одну эту квартиру из пяти комнат. Нам выделили две комнаты и кухню. В кухне была русская печь, в ней бабушка готовила пищу. Этой печкой отапливалась кухня, а комнаты отапливались «голландкой». Стены дома были настолько толстыми, что даже в зимние морозы в квартире было тепло. Мы быстро перебрались в квартиру, началась наша жизнь в Иркутске. Я, кажется, заболел, хотя и не замечал этого. Болезнь моя, как мне потом рассказали, заключалась в непрерывном подергивании рук и ног. Меня наблюдали лучшие доктора города: доцент Фельдгун (впоследствии он заведовал кафедрой детских болезней в мед. институте) и Миль (брат будущего известного конструктора вертолётов, кажется, он был родственником дяди Лёли – мужа бабушкиной сестры Сары). Мне поставили диагноз: малая хорея. Это вариант ревматизма, который проходит сам по себе, без какого-либо лечения. И, действительно, скоро симптомы хореи прошли, и мы о ней забыли (хорея – это, в переводе на русский язык, «ноги». Хореография, в дословном переводе, – запись ногами).

Девочка Тамара, которая жила со своей мамой в одной из комнат квартиры, была почти моей ровесницей. Мы с ней играли в куклы, у нас были еще какие-то общие игрушки. В хорошие дни мы играли на улице, к нам присоединялся мальчик из соседнего подъезда – Юра Левандовский. В нашем дворе находился детский садик. Меня туда записали, но я долго не мог привыкнуть, страшно плакал, потом привык. В те годы были стычки на восточной границе СССР – на озере Хасан, Халкин-Голе. Помню, как мы играли в пограничника Карацупу, задержавшего шпиона. Помню, как я участвовал в костюме медвежонка на новогодней елке. Научился читать. Мама мне покупала «книжки-малышки», они были чуть больше спичечного коробка. Очень много было детских книжек, в том числе и переведенных на русский язык немецких стихов и сказок, например, «Плюх и Плих». Лето, как всегда, мы проводили в поселке Мальта.

Мои родители, кажется, решили, что я уже подрос и мне пора заняться чем-нибудь нужным и в будущем полезным. Они отдали меня учиться немецкому языку. Нашли старушек: немку и её сестру-пианистку. Я стал ходить сначала к музыкантше. Жили эти бабульки недалеко от нас (на улице Степана Разина). Немецкому языку я пока не стал обучаться – родители решили, что это будет большая нагрузка. Водили меня к учительнице (имени её я не помню) два раза в неделю, и она мучила меня, как могла. Я должен был играть гаммы и правильно ставить на клавишу соответствующий палец. Это был ужас! Когда учительница отворачивалась, я начинал играть гамму одним пальцем. Однажды она это увидела, схватила линейку и стала ею бить меня по руке, по пальцам. Я начинал плакать как Ванька Жуков из рассказа Чехова. Мои уроки музыки продолжались недолго, почему-то меня перестали к ней приводить.

С немецким языком было по-другому. Мои родители были убеждены, что тогда мне необходимо было овладеть немецким, и что его надо учить с детства. В середине 30-х годов Германия набирала сил. У Советского Союза складывалось мнение, что это государство будет одним из ведущих в мире и, надеялись, дружественном с СССР. (Но получилось всё не так… И сейчас английский язык признан международным языком общения.) В начале войны к нам домой приходила старушка немка, она была достаточно доброй, но дела шли медленно. Звали мою учительницу Фанни Александровна фон Рингенберг. Жила она недалеко от нашего дома (на улице Свердлова), в какой-то разваливающейся хибарке. Она приходила ко мне 2 раза в неделю. Сколько рублей за уроки в месяц она получала от отца, я не знаю, но обязательно в её зарплату входили обеды. Ей очень помогал директор хлебозавода, и он её рекомендовал моему отцу. Я помню, что она ознакомила меня с готическим шрифтом, научила читать и писать. Какие-то книжки были у нее, какие-то у меня. Занимались мы с ней около 2 лет – она была очень старенькая и слабенькая. Вдруг она перестала ходить – тихо скончалась в своей квартире, и через несколько дней её похоронили (кажется, соседи).

То, что я учил до школы со старенькой женщиной-немкой так и осталось в моей памяти. Правда, совсем недавно я попробовал себя в давно забытым мною языке. В Москве, куда я переехал в 2013 году, уже подросла дочка Игоря, сына двоюродного брата мой жены Владимира Мейеровича, которая прекрасно знает немецкий. И я пробую с Ксюшей поговорить по-немецки. И у меня получается, хотя многие слова я уже, конечно, подзабыл. Я в шутку как-то спросил, какую оценку она бы мне поставила. Ксюша подумала и сказала «три».

Начало войны застало нашу семью в обычном для нас летом месте – в поселке Мальта Иркутской области. Я этот день отлично запомнил – с утра было солнечно и тепло. Только днем появилась информация о нападении немцев на нашу страну. Все мы стали собираться в Иркутск. Событий ближайших дней я не помню.

От Мальты остались какие-то отрывочные воспоминания. Помню, как с какими-то мальчиками моего возраста мы бегали на железнодорожную станцию и при виде приближающегося поезда быстренько подкладывали на рельсы пятикопеечную монету, после прохождения состава смотрели, как она сплющивалась, какой она становилась тонкой. Так делали мы частенько. А поезда шли на запад постоянно, в основном, товарные – один за другим. Пассажирские были в редкость; на одну минуту останавливались поезда дальнего следования – в Москву, Ленинград, а пригородные «передачи» мы ждали и встречали, надеясь увидеть знакомые или родные лица.

Помню, как с папой мы ходили в «дальний» магазинчик, он находился в метрах 600–800 от вокзала, кажется, это был ведомственный железнодорожный ларек. Там были в изобилии всякие разные вкусные вещи – коробки с лимонными дольками, фигурный шоколад (поросёнок-скрипач, рыбки, зверюшки), сладкая минеральная вода, мороженое и другие заманчивые продукты, например, красная икра в баночках. Вообще, эти предвоенные годы 1939–1940 у меня ассоциируются с продуктовым изобилием.

Помню две речки – Мальтинку – маленький ручеек, который заканчивался запрудой и небольшим прудом, в котором мы часто купались, и большую, Белую, приток Ангары. Эта река протекала по безлесной местности, через неё был деревянный мост и параллельно речки шел Московский тракт, а наша Мальта находилась на половине расстояния между Владивостоком и Москвой, так и называлась железнодорожная станция после Мальты – «Половина». Потом, когда я закончил среднюю школу, мы с другом Юрой Тржцинским один сезон отдыхали в доме отдыха «Мальта» (папа купил две путёвки – мне и Юре – подарок за окончание школы – Юре с золотой медалью, мне – с серебряной).