Ирвинг Стоун - Страсти ума, или Жизнь Фрейда

– И почему ни одного венца? – прервал Рейтлер.

– Потому, что считал себя способным представлять вас.

– И кто будет контролировать ежегодник?

– Юнг будет редактором…

– Мы так и думали!

– Блейлер и я, мы будем директорами.

– Почему нет больше венцев в этой группе? – спросил Фриц Виттельз тоном, далеким от вежливого. – Почему швейцарцев вдвое больше, чем нас?

– Фриц, это не игра в футбол, швейцарцы не выступают как наши противники. Мы друзья и товарищи по оружию. Хотя они занимают два из трех исполнительных постов, – признаюсь, я хотел, чтобы было так, – мы, венцы, заполним на две трети журнал нашими статьями, поскольку у нас больше членов, чем у всех других обществ, вместе взятых. Разве не это нам нужно?

Наступило молчание. Лицо Альфреда Адлера просветлело. У него было больше всех других оснований войти в редакцию, и, поскольку он принял объяснения Зигмунда Фрейда, напряжение в купе спало. Из коридора доносились звуки успокоившихся голосов. Зигмунд слышал, как Отто Ранк сказал:

– Слава богу, пронесло!

Но не пронесло. Вильгельм Штекель не умерил своего пыла, он кричал:

– Есть еще один вопрос, и вся наша группа согласна: вы допускаете фатальную ошибку.

– В чем, Вильгельм?

– Карл Юнг. Мы следили, как вы его обхаживали. Вы полагаете, что он может стать самым важным, следующим после вас на международной сцене. Вы думаете, что он так же верен и надежен, как мы, окружавшие вас почти шесть лет. Но вы ошибаетесь. Карл Юнг не станет работать долго ни для кого и ни с кем. Он отдалится и будет сам по себе. Когда он отойдет, он причинит нам непоправимый вред.

– Не замечаю ничего такого в Карле Юнге, – умиротворяюще ответил Зигмунд. – Он предан нашей теории. Он запланировал работу на много лет вперед. Он расширит наш круг и завоюет нам новых сторонников. Я в этом уверен, Вильгельм. Что же дает вам возможность предсказать его дезертирство и отступничество?

Штекель ответил ледяным тоном:

– У ненависти острые глаза!

Марта была в Гамбурге, ухаживая за больной матерью, когда в четверг в конце апреля Джонс и Брилл пришли на обед в дом Фрейда. Кухарка превзошла самое себя в отсутствие фрау профессорши: к закуске был подан соус с хреном, молодой картофель с петрушкой.

Зигмунд приветствовал своих новых друзей. Джонс был в элегантном костюме и модном галстуке. Он, как всегда, был бледен, но его глаза, как зеркальная поверхность стоячих прудов, отражали возбуждение. Брилл был в рубашке с американским воротничком, который его душил; его обычно тяжелые веки поднялись, когда три собеседника, перебивая друг друга, начали долгий разговор на английском языке. После обеда они перешли в кабинет Зигмунда и осмотрели его коллекцию древностей. Брилл откашлялся, ему явно хотелось что–то сказать.

– Господин профессор, вот уже двенадцать лет вы публикуете свои книги по психоанализу, и ни одна из них еще не переведена на английский.

– Верно, никто не вызвался и никто не просил права. Брилл запустил указательный палец под высокий воротник.

– Мы говорили об этом с Джонсом в поезде и решили, что давно пора бы это сделать. Если вы считаете меня достойным, я занялся бы переводом. Начну с «Психопатологии обыденной жизни» как самой простой, а когда отточу технику перевода, займусь «Толкованием сновидений» и «Тремя очерками к введению в теорию сексуальности». Если мне выпадет стать зачинателем движения психоанализа в Соединенных Штатах, я должен сделать доступными американцам ваши книги. – Затем с озорной улыбкой он добавил: – Я спросил Джонса: «Как я начну проповедовать новую религию в Нью–Йорке, если у меня нет Священного Писания? В конце концов у евреев был их Ветхий Завет, у христиан – Евангелия по Матфею, Луке и Марку, у мусульман – Коран…»

Зигмунд был польщен. Из всех его работ на английском была опубликована лишь ранняя статья в журнале «Брейн». Он взглянул на Джонса, чтобы убедиться, не чувствует ли тот себя посторонним.

– Быть может, нужны два перевода – один для Соединенных Штатов, другой для Англии?

– Никоим образом, – ответил Джонс, откинув назад свои спадавшие на лоб шелковистые волосы. – Один хороший перевод пригоден для обеих стран.

– Договорились!

Гости задержались для участия в вечерней встрече на среду, Брилл хотел поднакопить опыта, чтобы основать Нью–Йоркское общество психоаналитиков, как только ему удастся сплотить вокруг себя группу единомышленников. У Джонса было мало надежд на основание общества в Торонто, к тому же он не собирался задерживаться там надолго.

– Учитывая настроения моих коллег в Англии, – сказал он резко, – психоанализ останется на том же уровне, на каком он был, когда я покинул страну. Нет пророка в родном отечестве. Но попомните мои слова: я создам Лондонское общество психоаналитиков, когда вернусь.

Это была первая встреча венской группы после конгресса в Зальцбурге. Приветствуя тринадцать участников, вновь представляя их Джонсу и Бриллу, наблюдая за тем, как они занимали свои любимые места за длинным столом, Зигмунд заметил с большим облегчением, что недовольство по отношению к нему испарилось, что стычка в вагоне дала выход раздражению венцев. Однако он понимал, что в отличие от него венцы никогда не будут симпатизировать цюрихцам. Темпераментный Вильгельм Штекель, собиравшийся прочитать только что написанный доклад о «Происхождении импотенции на психической почве», не вспоминал об инциденте, и только Альфред Адлер, заметил Зигмунд, спрятал свои истинные чувства по отношению к нему в самые глубокие тайники своей души.

В первые дни после возвращения из Зальцбурга Зигмунд, сидя за письменным столом, частенько вновь переживал необычайное возбуждение. Он признался сам себе, что допустил ошибку, не пригласив Альфреда Адлера и Вильгельма Штекеля в номер к Блейлеру, где происходило обсуждение ежегодника, ведь у Штекеля был опыт с публикациями. То, что он не желал присутствия венцев, было не случайным; Зигмунд хотел составить ежегодник со швейцарской группой, которую он сплачивал вокруг себя, и с активными молодыми сторонниками: с Джонсом, Бриллом, Ференци, Карлом Абрахамом, с которыми он связывал будущее психоанализа. Он опасался, что венцы не позволят ему отдать две трети контроля в руки группы из Цюриха. Его венские друзья видели, что он был в приподнятом настроении в присутствии посторонних, и это им не нравилось. Если бы они были приглашены на обсуждение, то возник бы конфликт с цюрихской группой.

Как он полагал, это было его первой ошибкой за шесть лет дружбы, Он выступал в роли отца семейства, поощрял их оригинальные работы, переписывал их рукописи, помогал в публикации, направлял пациентов к врачам, входившим в группу, приглашал к себе на обед и для обучения, помогал при нужде деньгами. Если позволяли возможности, писал введения к их книгам, например к книге Вильгельма Штекеля «Состояния нервного беспокойства и их лечение». На вечерних встречах по средам он был резок в замечаниях, но всегда дружествен; никогда не позволял себе, чтобы в его критике звучали ноты осуждения. Между членами профессиональной группы, естественно, бывали расхождения: личные трения, обиды, ревность, групповщина, желание показать себя. Но такое ни разу не проявлялось по отношению к нему; и он умел залечивать раны. Случившееся было первым разрывом с ним. Ему следовало быть крайне осторожным, дабы такое не повторилось.