Джордж Карлин - Это идиотское занятие – думать

Через неделю отец вломился в дедушкину квартиру, высадив двери. Прожженный старый коп, которому было уже семьдесят четыре, не смог его остановить. На следующий день он умер от инсульта. И это тоже можно записать на счет моего отца. Строго говоря, он, конечно, никого не убивал, но отлично умел доводить до смерти.

Деннис Бири приехал из Ирландии и пошел работать в полицию Нью-Йорка, он всегда очень гордился тем, что ни разу не применил оружие. Сильный от природы, он играл с четырьмя своими сыновьями, выставляя вперед кулак со словами: «Ну-ка навалились и поубивались!» Прослужив в органах семнадцать лет, он вышел на пенсию из-за травм, полученных в драке с уличным хулиганом. За несколько недель до этого он сдал экзамен на звание старшего лейтенанта, и его непосредственный начальник заявил, что, если он хочет повышения по службе, придется раскошелиться на тысячу баксов. Дед отказался давать взятку, а дома пояснил: «Дело принципа. Не хватало еще, чтобы это всплыло!» Мама рассказывала, что, когда мне было всего несколько недель, он рассматривал мою крошечную ручку и говорил: «Будущий окружной прокурор». Извини, дед, все покатилось куда-то не туда. Но мне очень жаль, что я тебя не знал.

Мэри была самой старшей из шестерых его детей, родившихся либо в Гринвич-Виллидж, либо в Челси. В детстве она была очень хиленькой, и, кроме прочих ухищрений, для укрепления здоровья каждый вечер ей давали стакан «Гиннесса». Это помогло. Обретенная в конце концов физическая сила сочеталась в ней с психической выносливостью. Когда ей было десять, она отправила коробку лошадиного навоза девочке с соседней улицы, которая «забыла» пригласить ее на день рождения. Она была маленькой, живой, легко заводила друзей, играла на пианино, прекрасно танцевала, громко смеялась… Не дай бог иметь такого врага. Она четко понимала, кто она и на что способна. Она никогда ни на йоту не отступала от своих намерений. Она никому не давала спуску, будь то клерк, официант или пассажир автобуса. На всякого, кто переходил ей дорогу, обрушивался словесный поток и вся тяжесть Этого Взгляда – оружия такой испепеляющей силы, что от него не поздоровилось бы даже американскому десантнику.

Все это пришлось как нельзя более кстати в ее карьере – за сорок с лишним лет работы у нее было всего пять боссов. Со второй работой ей особенно повезло – это было модное тогда рекламное агентство «Комптон». На дворе стояли «ревущие двадцатые», а она была та еще вертихвостка – гуляла напропалую и динамила без зазрения совести. «Я всегда соглашалась на свидания, но никогда не приходила». Тем не менее при всей разгульности ее образа жизни она вообще не пила, что было совершенно нетипично для того времени, когда у многих печень раздувалась до размеров пляжного мяча.

Пока ее друзья потягивали джин, она поглощала культуру. Она перечитала массу классики, питая особую страсть, разумеется, к трагическим фигурам типа Гедды Габлер, Анны Карениной, мадам Бовари. Не стану утверждать, что дочь полицейского заразилась культурным снобизмом. В двадцатые годы она практически в одиночку поддерживала на плаву Бродвейский театр, но одновременно питала страсть и к американской поп-культуре с ее легкой гнильцой, совсем как та деревенщина, с которой она пыталась не иметь ничего общего.

Хотя она искренне восхищалась серьезными драматургами, ее тяга к элитарной культуре была лишь одним из элементов амбициозной социальной модели – и, разумеется, частью ее планов на мой счет. Позднее, когда наша жизнь превратилась в сплошное поле боя, она то и дело апеллировала к своим познаниям в литературе. Думаю, что я и читать в детстве не любил именно потому, что она придавала чтению такое значение и норовила ввернуть посреди спора какую-нибудь цитату. Монологи моей матери пестрили перлами вроде: «Острей зубов змеиных неблагодарность детища!» или «Не ведаем, какую сеть себе плетем, единожды солгав!». И все это в мелодраматическом стиле а-ля Сара Бернар. Меня это не впечатляло даже в раннем детстве, однако в таком же духе наши отношения строились всегда. Она упорствовала, я сопротивлялся. Но кое-что упало на благодатную почву – мне передалась ее любовь к языку, безмерное уважение к словам и их силе.

Долгая борьба между Мэри и Патриком подошла к финальной фазе в декабре 1937 года, когда мать получила в суде официальный развод. Патрик был категорически против, утверждая, что он любящий муж и отец. В суде его подвела склонность к мелодраме. В решающий момент судебного разбирательства адвокат матери попросил мою тетю Лил привести в зал суда моего старшего шестилетнего брата Патрика. Отец вскочил с места, патетически раскинул руки и воскликнул: «Сынок!» Патрик сжался, как побитый щенок, и вцепился в мамину юбку. Бинго! Тридцать пять баксов еженедельно!

Платить он, ясное дело, не хотел, и еще два года родители продолжали борьбу через адвокатов, пока отец просто не уволился с работы, лишь бы оставить мать ни с чем. Подозреваю, что алкоголизм тоже сыграл свою роль. Ничем не занятый, отравленный выпивкой, он преследовал нас все агрессивнее. Дочь полицейского, моя мать знала, как защититься. Брат хорошо помнил, как по вечерам, когда мы втроем возвращались из центра и выходили на нашей станции метро на 145-й улице, мать звонила в участок, и до самого дома нас сопровождала патрульная машина. Как правило, на другой стороне улицы маячил отец.

Грустное, достойное сожаления зрелище. Это был заключительный акт драмы, граничившей с трагедией. Дети моего отца от первого брака клянутся, что он был любящим и внимательным, его письма к ним полны нежного радостного чувства. Да и мать признавала, что он умел радовать одним своим присутствием, быть заботливым, романтичным, нежным, веселым.

Он многого добился. В середине 1930-х, на пике своей карьеры, он возглавлял отдел рекламы в «Нью-Йорк пост», в то время входившей в «Кертис групп». Тогда это было солидное, авторитетное издание, а не таблоид. Несколько лет подряд он входил в пятерку лучших продавцов рекламных площадей в стране. Не забывайте, это были 30-е годы, дотелевизионная эра, когда радио еще не утратило своих позиций, а в сфере рекламы доминировали газеты. И в эпицентре всего этого находился Пэт Карлин – его знала вся страна. Сколько лет мать работала, столько ей встречались люди, тоже начинавшие в газетах и преуспевшие в рекламном бизнесе, которые любили повторять: «Всему, что я знаю, меня научил Пэт Карлин».

В 1935 году он выиграл первый приз в Национальном конкурсе ораторского искусства, проводимом Институтом Дейла Карнеги, обойдя при этом 632 других участника. В тридцатые годы он был крайне востребован как ведущий застолий и приемов. В те дни умение красиво говорить ценилось очень высоко. По рассказам матери, был период, когда с учетом зарплаты, комиссионных и ораторских гонораров отец приносил домой тысячу долларов в неделю – столько зарабатывали кинозвезды.