Алексей Грищенко - Мои годы в Царьграде. 1919−1920−1921: Дневник художника

«Линия искусства очень у вас заметна, вы – художник», – добавила она, бросая удивлённый взгляд на мой плащ. – Вы поедете в Париж, станете знаменитым во всей Европе, женитесь в 1927 году и будете жить до 91 года» 27.

25 ноября

С утра укладывают сено. Большие пахучие шары летают в воздухе. Коловорот для подъёма груза грохочет, заикаясь, и издалека слышны могучие сильные удары: бум! бум! бум…

Пенные гребни забегают на мол, за которым глухо бунтует море. Трагические отблески прожекторов погружаются совсем в тёмную ночь, как если бы они были живыми существами и двигали своими гигантскими плавниками. За ними взбаламученное чёрной зелени море, тёмно-синим пятном на нём какой-то остров.

Вокруг меня в тёмном, что вызывает отвращение, трюме, господствует темень. Этим утром мне выдали книжечку матроса второй категории. Охраняемый ею, я проскользнул между отрядами стражи, чтобы осмотреть Новороссийск – его молодой и цветущий порт, который охватил обширным полукругом море.

На рынке грязь непредставимая. Всюду кишат спекулянты. Белый хлеб, всяческая еда. У меня осталось из денег четыре «катеринки» по 25 рублей и один «колокольчик» Деникина (сто рублей) 28. Я купил большой круглый хлеб и ещё кое-что, чтобы перебиться первые дни в Царьграде.

Вернулся на корабль в шлюпке, переплывая рейд – зелёный, как ящерица, и широкий, как озеро. Вокруг везде мрачные горы, выщербленные сердитым норд-остом. У их подножий придавленные хатки, огромные здания элеватора и белые трубы цементного завода.

Как это всё живёт в моей памяти! Когда я был студентом, побывал здесь проездом в Красную Поляну 29. Там она поднимается на высоту среди эпического пейзажа, узких русел рек, ледников, девственных лесов (помню, в дупло одной сосны я всадил палку размером в два аршина), логовищ медведей, оленей и барсуков. Никогда не забуду рогатых туров, их боёв на недосягаемых горных вершинах. Тут я почувствовал впервые могущество и чары Кавказа, этот единый мир в горах.

26 ноября

Море совсем спокойное. Ноябрьское солнце светит без лучей. На куполе неба застыли неподвижно в полном зените тонкие листочки облаков.

Вчера ночью покинули мы Новороссийск, чтобы вырваться в беспокойное и чёрное море. Тихий месяц светил, окружённый облаками, сильные волны вздымались. Но не было никакого ветра. Высокий мыс проступал бесформенной массой. Будто копья, торчали из воды мачты затопленных кораблей. Эскадра Чёрного моря обрела там в 1918 году свой покой 30. Трагическая картина будто пригрезилась мне во сне.

Сегодня – всё спокойное, ясное, улыбающееся. Издали догоняет нас стая дельфинов. Сначала они плывут рядом, позже рассыпаются во все стороны, гоня рыбу к бортам корабля (об этом рассказывал мне один «морской волк»). Они плавно подпрыгивают, плескаются, разбрызгивают радостно струи воды кристальной прозрачности. Один подпрыгивал до высоты ватерлинии корабля: большой, солидной эластичности, будто рессора из железа. Его спина в чёрных спиральках, живот белый. Пробивает, будто сверло, компактную массу воды и, кажется, улыбается, вжимаясь в белую шумную пену.

Какая-то татарка вылезла на палубу. Целая родня едет из Бахчисарая в Стамбул. Бабушка одета в юбку, которая спадает к ногам. На голове у неё светло-красная повязка, удерживающая концы её белой чадры, бахрома которой, вышитая золотом и серебром, развевается с каждым дуновением ветра. Она прикрывает ладонями лицо и смотрит долго вдаль.

Повсюду, куда ни глянь, море бежит и простирается в бесконечность.

Заплываем в сердце Понта Эвксинского 31. Ни одного острова, ни чайки, ни лодки. Вода и небо дышат нетронутой свежестью.

Со вчерашнего дня начал учить у татар турецкий язык. Люблю медлительность и жёсткость этой странной речи с её гортанным бормотанием и поющими звуками, часто – неуловимой тонкости.

27 ноября

Ночь была холодная. Одна русская, завёрнутая с ног до головы в шотландский плед, всю ночь не смежила глаза.

– Невозможно спать на холодных досках.

Она сидит, как чёрная статуя, на сундуке с книгами, которые везёт своему сыну в Царьград.

С торсом, опущенным на колени, и головой, сжатой мозолистыми руками, дремлет один моряк. Его измятая феска мигает в темноте, словно фонарик.

Широкий, просторный трюм почти пуст. Столько людей спит! Евреи, греки, армяне – эти путешествуют с выгодой.

Толстые женщины исчезли в пуховых перинах, матрасах и подушках. Бесцветные лица, уставшие черты.

Никто не говорит о Царьграде, о «золотых», зашитых в мешочки.

29 ноября

Что за день! Спешу записать в моём дневнике то, что я видел. Холод разбудил меня поздним утром. Очень счастливые турки бродят по палубе. Кто-то вскричал: «Земля!» В море сверкает багровое и огромное солнце. Влажно и холодно. Слева от оборонительного вала чуть вырисовывается пологий хребет Анадолу 32, как называют его турки. Чувствую, как душа содрогается. Приближаемся.

Внезапно погода меняется. От Севастополя в течение шести дней было солнечно. Сегодня впечатление, будто бы кто-то погасил свет. Небо омрачается, и всё море покрыто маленькими синеватыми романтическими волнами. Можно увидеть узкие ворота Босфора. Слева, на высоком, более возвышающемся мысе едва проступает, словно белый маяк, столб какого-то минарета. Справа второй, нижний мыс без какого-либо следа населения. Между этими двумя полуостровами простиралась когда-то цепь генуэзцев, которой они запирали вход в Босфор, подобно другой цепи, которой византийцы закрывали вход в Золотой Рог 33.

Нежная, синеватая дымка заслоняет горизонт, на котором едва можно заметить несколько спиралей дыма. Корабль берёт направление на Чаталджу 34. Из ворот выдвигается рыболовецкое судно с треугольным парусом. Так Европа и Азия разделены с праисторических времён толчками вулкана. Перед нашими глазами разворачивается теперь картина эпического величия. Берега возвышаются, и мы проплываем совсем близёхонько около грозных скал красно-медного цвета. Краски налиты зеленью, пурпуром и синью-индиго. Величавая византийская мозаика. Небо становится мрачнее и суровее. Всё здесь дикое, тяжёлое, угрожающее…

Проплываем ещё несколько вёрст. Показывается первое село. Мои жадные глаза не устают. Малюсенькие азиатские силуэты. Хатки с усложнёнными крышами, украшенные балконами, покоятся на сваях. Румели-кавак 35– первая пристань для кораблей, плывущих из Чёрного моря. Здесь надо пройти карантин.

На пароход поднялся первый турок: высокой осанки, одетый по-европейски. Его новая, чистая феска сидит аккуратно на голове. Он говорит свободно по-французски.

Румели Кавагы (Румели-кавак). Открытка. Нач. XX в.