Юрий Лощиц - Дмитрий Донской

Так и есть. Ватага сколотилась в Заволоцкой пятине, ушкуйники разграбили Кострому, крепко досадили волжскому восточному купечеству. Чем не повод для Тохтамыша затеять погромы в русских улицах Сарая и иных ордынских городов? А то и на южные украины Руси изгоном кинуться?

По печати самовольства новгородцев, видать, и на том свете различать будут. Сколько ни пишут про них в летописях, они всегда таковы, сызначала и доднесь. Кто же к кому в итоге приноровится: Новгород к остальной Руси или великокняжеская Русь к неумолкающему шуму вечевой браги? Что возобладает: умиряющее единоначалие или многоболтание толпы, подстрекаемой корыстью соперничающих боярских родов? Господь во вселенной един, размышлял великий князь всея Руси, власть земная зиждется по подобию небесной, и потому не за Новгородом великий князь поплетется, а Новгород пригнет наконец свою мотающуюся туда и сюда выю.

Думал ли когда Дмитрий Иванович, что придется ему вести войско на старейший русский город? Честь невелика, а пришлось. Выступили зимой, когда наименьшей была южная, ордынская опасность. Московская рать остановилась в тридцати верстах от Новгорода и впереди, в отдалении, будто перелески темнели в снегах новгородские полки. Приехали челобитчики от вечевиков с просьбой о мире, но Дмитрий Иванович их не принял. Не так уж был он гневен, больше показать хотел свою непреклонность, чтобы как следует острастить новгородцев, — пусть и при детях его безропотно слушаются великокняжеской Москвы. Прибыл с челобитьем новгородский владыка Алексей. И ему сказал великий князь, что мириться с виновниками не станет, но требует их выдать или накажет весь город, если не выдадут.

Новгородцы, возбудив себя отчаянной отвагой круговой поруки, изготовились к осаде, даже пожгли окрестные монастыри и посадские улицы, но... все же еще раз упросили владыку своего выехать на переговоры. Он пообещал Дмитрию Ивановичу, что виновники грабежей на Волге будут пойманы, а пока Новгород дает за них откуп в 8 тысяч рублей.

Так закончилось это розмирье с Новгородом, последнее в жизни Дмитрия Донского, но, к сожалению, далеко не последнее на веку его потомков. Однако начатая им линия на обуздание новгородской боярской самостийности будет усвоена наследниками его объединительной внутрирусской политики и принесет сто лет спустя свои благие плоды.

Вообще, во многих государственных решениях и действиях великого кпязя московского в эти годы наличествовало то, что позднее могло прочитываться его преемниками и последователями как образец для подражания, своего рода политический завет и т. д.

Мы далеки от того, чтобы идеализировать его как государственного деятеля, тем более от того, чтобы приписывать ему заслуги, явившиеся плодом закономерных, объективно-исторических процессов. Он был сыном своего века, его кругозор во многом был ограничен, потому что как личность, как полководец и правитель он вышел из недр удельной, разобщенной Руси, привыкшей к особничеству княжеств, земель, городов. Ломать привычки было непросто, и в своих драматических отношениях с князьями-соревнователями московский князь далеко не всегда умел противопоставить их всегдашним средствам борьбы свои новые, более высокого нравственного порядка средства.

Но, как никто из его соперников и соревнователей, Дмитрий Донской стремился к поиску таких новых средств. И в этом смысле он также был сыном своего века, потому что сам век поворачивал на новое, Русь на пепелищах прорастала иная. Иван Калита не брезговал по обычаям той поры приглашать татар для расправы над своими противниками-единоверцами. Его внук раз и навсегда отказался от этого позорного обычая, как и от многих других, позаимствованных русскими князьями у золотоордынцев в самые глухие времена ига.

Нужны были работники, чтобы запахивать и заваливать старинные междукняжеские межи. Дмитрию суждено было оказаться одним из первых в их числе, при нем межи пока оставались, но сознание уже было подготовлено к великим переменам. Удельная, многоверховная Русь, предчувствуя свои последние сроки, спешила высказаться до конца, выразить все внутренние возможности. Предельно напряженным противоборство старого и нового стало именно в годы княжения Дмитрия Донского. Ему пришлось противодействовать людям великих страстей, ярчайшим представителям старого уклада и привычного мировоззрения. Воинское объединение стало тогда прообразом объединения государственного, общенационального, и Куликовская победа была не только над внешним врагом, но и над внутренним раздором.

В эпоху средневековья государственное объединение не могло осуществиться иначе, как через решительное преобладание единовластия над местным, областным многовластием. В свою очередь, порядок единодержавия не мог победить до тех пор, пока не был установлен новый способ передачи власти в правящем великокняжеском роду.

Лично Дмитрий Донской приложил немало сил к утверждению такого нового способа наследования власти, и, хотя в последние годы жизни это и стоило ему великих нравственных переживаний, он сумел довести начатое до конца. Можно сказать, что здесь объективная историческая закономерность счастливо совпала с его личной волей, с действиями его наиболее дальновидных современников и сподвижников, с чаяниями народными.

...В 1388 году исполнилось сто пятьдесят лет со дня разорения Москвы полчищами Батыя. Понятно, что если о годовщине нашествия и вспомнили сейчас на Боровицком холме, то не было никакого повода и способа «отмечать» ее, кроме как светлой скорбью о погибших, плененных, пропавших без вести и тогда, полтора столетия назад, и совсем недавно, во дни «Тохгамышева нахождения».

Худое не хочет уходить само по себе. Оно жаждет повторяться, представать в назойливых, оскорбительных подобиях, надеясь, что еще два, три, несколько таких повторений, и люди обессилеют сопротивляться.

Двадцать с лишним лет назад столько сил было потрачено московским правительством, чтобы унять братнюю распрю в доме суздальско-нижегородских Константиновичей, и вот теперь, после смерти Дмитрия-Фомы, родственная рознь снова вышла там наружу. Борис Константинович добыл у Тохтамыша ярлык на великий стол нижегородский и переехал из Городца в Нижний.

Сыновья покойного Дмитрия Константиновича, князья Василий Кирдяпа и Семен, получили от хана в удел соответственно Городец и Суздаль. Но они надеялись, что им достанется вся отчина, то есть не только Суздаль, но и прежде всего Нижний; на Городец братья не зарились. Дядя Борис, с их точки зрения, действовал вероломно, будто и забыл, как в свое время Москва «попросила» его из Нижнего и он отбыл в Городец, где и жил все эти годы.