Марк Уральский - Иван Тургенев и евреи

Как ни парадоксально, не западники, а именно славянофилы усвоили немецкие схемы и стиль мышления. Как замечал П. Вяземский о слоге Хомякова: «Прочел я статью Хомякова… В литературном отношении она очень тяжела, и более писана по-немецки, нежели по-русски. Странные люди – вопиют против чужеземного, а сами рабски подражают немецкой фразеологии и туманности». Но дело не только в слоге, сами славянофильские построения, стиль поведения, достаточно негибкий и доктринерский (несмотря на подчеркнутую российскую знаковость одежды и внешнего облика), воспринимался как буквальный и топорный перевод немецких схем. В. Одоевский писал: «…эти господа славяне – все те же немцы, только в зипунах…». Это отсутствие самобытности объяснялось прежде всего тем, что она возникла по указке и подсказке Запада, который в своей самокритике пытался найти оздоровляющие начала у еще недостаточно цивилизованных народов, в том числе и в России [КАНТОР (I). С. 207, 208, 216, 217, 220, 221] [34] Озвученная здесь точка зрения Михаила Кантора представляет одну из возможных, но не единственную интерпретацию вопроса ( Примеч. редактора ). .

Иллюстрацией того, до какой степени славянофилы 1840-х гг. были пропитаны «немецким Духом», является письмо М.Н. Каткова [35] Посмертная характеристика личности М.Н. Каткова, данная К.П. По бедоносцевым, представляет его идейным человеком, особо чутким «к истинно русским интересам и к твердым охранительным началам» [ГАВРИЛОВ. С. 137]. – будущего издателя и поклонника Ивана Тургенева к В.А. Ела гину от 23.02.1843 (Москва), в котором он сообщает, что:

по возвращению из Берлина, где пережил гегельянство, обратился к поздней философии Шеллинга – и вернулся на родину несколько «чудаком», вне поветрий своего бывшего круга,

В Москве Катков посетил «славянофильский» салон Авдотьи Петровны Елагиной [36] … дом и салон Авдотьи Петровны были одним из наиболее любимых и посещаемых средоточий русских литературных и научных деятелей. Все, что было в Москве интеллигентного, просвещенного и талантливого, съезжалось сюда по воскресеньям. Приезжавшие в Москву знаменитости, русские и иностранцы, являлись в салон Елагиных. В нём преобладало славянофильское направление, но это не мешало постоянно посещать вечера Елагиных людям самых различных воззрений… Здесь они встречались и знакомились со всем, что тогда было выдающегося в русской литературе и науке, прислушивались к спорам и мнениям, сами принимали в них участие и мало-помалу укреплялись в любви к литературным и научным занятиям [КАВЕЛИН (I)]. , матушки своего корреспондента, на вечере в котором

познакомился с Хомяковым, с родственником вашим Киреевским (Петром) <���…>. Рассказывал о наших берлинских приключениях и похождениях. Говорю вам искренно – визит к вашим был для меня приятнейшим из всех московских визитов. Во многих местах смотрели на меня как на зверя, как на апостата [37] Апостат (греч.) – отщепенец. , на изменника, покинувшего святое знамя, на коем изображено Sein + Nichts = Werden [38] Sein + Nichts = Werden (нем. Бытие + Ничто = Становление) – тезис из знаменитой работы Гегеля «Наука логики», где «становление» выступает как способ разрешения противоречия между тем, что «бытие» и «ничто» есть одно и то же, но при этом полностью противоположны друг другу. «Становление» диалектически опосредует (то есть выражает) внутреннее единство двух противоположностей (бытия и ничто). , иные вскользь изъявили сожалительное презрение, что я не снимаю шляпы, произнося божественные имена Бруно Бауэра и Фейербаха, другие, что не становлюсь на колени, когда грянет слово Гоголь. В Петербурге меня чуть не сели за то, что я не вижу всего спасения человечества в романах Жорж Занда и в статьях Леру [39] Французская писательница Жорж Занд, пользовавшаяся в середине ХIХ в. всеевропейской известностью, исповедовала идеи «христианского социализма» (коим сочувствовал и Достоевский, большой поклонник ее беллетристики). В 1840-х гг. она состояла в дружеских отношениях и находилась под сильным влиянием мыслителя сенсимониста Мишеля Леру (1797–1871), который в частности известен тем, что в 1834 г. в работе «Индивидуализм и социализм» ввел в научный оборот термин «социализм». и т. п. [КУЛЕШОВ В.].

В отличие от славянофилов, западники, учась у Европы,

любили в России ее скрытые силы и способность к цивилизованному развитию. И быть может, не случайно именно западник Тургенев так язвительно и зло-проницательно изобразил грозную опасность, исходившую от немецкого русофильства. <���…> В не понятой и не оцененной при его жизни повести «Несчастная» (1869) писатель изобразил немца – русского националиста, ставшего более ярым националистом, чем любые славянофилы русского происхождения <���образ Ивана Демьяновича Ратча>, и показал, как этот национализм замешивается на материально выгодном антисемитизме. Можно сказать, здесь угадан прообраз российско-немецкого нациста за полстолетия до того, как этот тип человека стал массовым явлением и угрозой историческому бытию человечества [КАНТОР (I). С. 226].

Академическим философом Тургенев не стал, но и философствующим писателем тоже: его произведения не содержат сугубо философских рассуждений, однако если иметь в виду художественный ряд, то здесь, несомненно, можно говорить о «тургеневской художественной философии» [ГОЛОВКО (I) и (II).]. Однако же, на стезе академической философии

<���…> Достоевский или Толстой, философствующие на свой страх и риск, казались Тургеневу дерзкими невеждами, упрямцами, которым только недостаток образования придавал смелость и уверенность. Уже в 1882 году, в октябре, вот что он пишет по поводу «Исповеди» Льва Толстого: «Получил на днях через одну очень милую московскую даму ту Исповедь Толстого, которую цензура запретила. Прочел ее с великим интересом. Вещь замечательная по искренности, правдивости и по силе убеждения. Но построена она вся на неверных посылках и в конце концов приводит к самому мрачному отрицанию всякой живой человеческой жизни. Это своего рода нигилизм» [40] См. письмо Тургенева Д.В. Григоровичу от 31 октября 1882 г. [ТУРПССиП. Письма. Т. 13. Кн. 2]. [ШЕСТОВ].

Яков Полонский утверждает, что:

Философские убеждения Тургенева и направление ума его имели характер более или менее положительный и под конец жизни его носили на себе отпечаток пессимизма. Хоть он и был в юности поклонником Гегеля, отвлеченные понятия, философские термины давно уже были ему не по сердцу. Он терпеть не мог допытываться до таких истин, которые, по его мнению, были непостижимы. – «Да и есть ли еще на свете непостижимые истины?» – Так, например, он любил слово: «природа» и часто употреблял его и терпеть не мог слова «материя»; просто не хотел признавать в нем никакого особенного содержания или особенного оттенка того же понятия о природе.