Александр Эрзя - Стройбат. Моя история

Здравствуйте военные и желающие там быть. Сейчас вы прочтёте мою историю службы в стройбате, а посвящаю я ее моим сослуживцам и тому интересному времени моей жизни.

В армию меня призвали после технаря в возрасте 19 лет, имевшим второй разряд по тяжелой атлетике, с развитым телом и наличием ума, уже способным "делать деньги".

Когда мне было поменьше лет, я хотел служить в морфлоте, как мой дядя с наколкой якоря на руке, но повзрослев понял, что служить три года это оч.чень долго и на призывной комиссии попросился в десантуру.

В десантуру конечно меня не взяли, по причине слабого зрения, но когда знакомая мамы, работавшая в военкомате сказала, что меня берут в Москву, в стройбат, очень обрадовался – можно снова заработать денежки и в столице нашей Родины – это же честь.

Забрали меня в Москву в июне 6 числа и только со второго раза (у меня все так через одно место, не как у нормальных), в последнем прицепленном вагоне Саранск – Москва, так началась моя новая жизнь в Армии.

Еще не понимая куда попал, я дерзко разговаривал с покупателями и сопровождающими их сержантами, они только скрипели зубами и говорили: – "Скоро по другому запоешь". Да, кабы знать…

Уже через час, в вагоне, четвертая часть была пьяна в "усмерть" и жаждала приключений. Самый авторитетный крестьянин Ардатовского района, похожий на миниатюрного прототипа былинных богатырей, проходил по вагону, всматриваясь в лица и кто понравиться выводил в тамбур для беседы.

Проходя мимо меня, он остановился и красными глазами уперся как в стену – я посмотрел ему прямо в глаза и сказал по эрзянски: -"Шумбрат ялгат"(здравствуй друг), он промолчал и шатаясь прошел дальше, наверное узнав во мне своего, я вздохнул с облегчением – пронесло.

Другим повезло меньше, из тамбура они выходили помятые, с разбитыми носами и уже уставшими от службы. Офицер с сержантами, тоже изрядно в подпитии, только к ночи угомонили богатыря связав ремнями.

Утром всех вывели на перрон строиться. Подбегает какой-то военный с красными погонами и полушепотом спрашивает: – "Спортсмены есть?","Спортсмены есть". "Да есть"– отвечаю. Сзади богатырь мне: – "Он же красноперый, куда ты…", но уже поздно, военный взял меня за рукав, вытащил из строя, спросил: -"Фамилия?" и убежал куда-то.

Прибежав с моим делом и еще одним "спортсменом" мы спустились в метро и поехали в неизвестном направлении. Пришли в какой то штаб, здание с колоннами, на входе сержант отдал честь и посмотрел неоднозначно с улыбкой на нас. Военный завел нас во двор, сам ушел – ждем…

Час, два – тишина, в окошке из подвала на нас смотрят двое военных и улыбаясь показывают в отношении нас интимные жесты. "Гандоны" – думаю про себя и прыгаю на турник, крутить сальто и подтягиваюсь – лица в окошке поменялись на удивленные.

После обеда военный привез нас в роту стройбата, в Бирюлево Западное и сдал в карантин. В карантине на тот момент оказался случайно только один земляк с Мордовии, много было пензяков, молдаван, путавших меня с ними, называя "мордован" и остальных народов СССР.

Интересная история произошла с прибывшими молдаванами – их человек десять, призвали в самом начале призыва и они надеялись попасть в погранвойска – престижный для них род войск, каково же было их удивление попасть в черные войска – стройбат.

Они массово написали рапорта отправить их в Афганистан, чтобы служить там. Командир части был шокирован и объяснив им всю глупость этой просьбы, уговорил забрать рапорта. Вот это патриотизм, даже мне с Черноземья, такое в голову вряд ли пришло бы.

Ну да ладно, что сказать, после мамкиных щей и своей кроватки, здесь все поменялось – воздух, тополиный пух, запах кирзы и гуталина я чувствую до сих пор, как вспоминаю об этом. Думая о девчонках оставленных на Родине, у меня появлялись приступы диких страданий, хорошо хоть не женат был думал я, слушая ребят оставивших дома жен и выслушивая подколки от сослуживцев по этому поводу.

Я понимал, что это таже самая тюрьма, только называется по другому и знал, что нужно оставаться человеком в любом месте – старался жить правильно. Не знаю, как у других в стрессовых ситуациях, моя душа становится чище – я перестал ругаться матом, отказался от курения и мыслил возвышенно начав писать стихи. Таких нас было немного…

Самым интересными моментами службы были "битвы" и первый оказался мой земляк, в очередной раз наехав на меня в карантине – был повержен. Дальше и сам периодически получал "люлей","лещей", "лося", и всегда улыбался усмешкой – это сбивало с толку трезвых старослужащих, пьяные добавляли еще.

Мой командир в кителе на дембель

После перевода в роту стройбата был определен в первый взвод к командиру "хохлу". Поговорка – "Хохол без лычки, что п.зда без затычки" это про них – кровопийцы еще те. Выглядел он конкретно, как заправский "гестаповец" с закатанными рукавами и хищным взглядом и только когда улыбался был нормальным.

Бесконечные утренние мойки взлетных полос по часу, выбивали из сил. Добавив сюда еще наряды по кухне, спать приходилось по три часа в сутки и можно было легко уснуть, сев на лавочку или спрятавшись где нибудь за казармой, только закрыв глаза.

Отдельным моментом была еда – ее всегда было мало. На втором месяце службы, заявился в гости Федот с друганами, приехав в Москву за джинсами, зашли ко мне в часть – я первым делом задал вопрос: – "Жрать есть че"? Они ржали надо мной, какой я чумазый и с руками все в цыпках. Через полгода смеялся уже я, когда он поехал служить в тайгу к медведям, в Хабаровский край.

Один раз ещё приехали ко мне родители с сестрёнкой – мне дали увольнение на три дня. Это был праздник – я спал и кушал с утра до вечера, старослужащие смотрели тяжело – только прибыл, а уже мамка приехала кормить.

На первой вечерней проверке когда дежурный выбирал наряд, он смотрит в глаза – все опускают их, я смотрел и улыбался – это вызвало у него удивление и отвечая радостно "есть", получаю еще один за наглость улыбаться. Через неделю, меня знали уже по фамилии все офицеры и чтобы кого то не искать, просто кричали "Эрзя".

Так и перед концертом в честь присяги, кричат: – "Кто играет на гитаре"? – "Эрзя". Ок, бери гитару и репетируй, есть два часа. Побренчав, подумал что, петь буду грустную, Никольского -"О чем поет ночная птица". И вот я стою на сцене, зал полон, командиры, гражданские, все смотрят на меня, прожекторы светят, я в сафитах – начал. С чувством запел, от волнения и сопереживания в песне задрожал голос и в припеве, на самой высокой ноте, сорвался фальцетом – в зале заржали.