Соня Вестерхольт - Собака здорова. Рассказы о моей жизни в Советском Союзе

Что происходит в душе человека, когда он сталкивается с беспредельным ужасом? В сознании всех советских людей КГБ было самой грозной и всемогущей силой на свете. Каждую секунду чудовище наблюдало за тобой исподтишка. Что же они сейчас со мной сделают? Сожрут? Застрелят? Будут пытать?

Но нет, ничего такого они не сделали. Они, чуть ли не извиняясь, принялись объяснять, что просто хотят со мной поговорить. Для этого они и попытались выманить Оле в общежитие, рассчитывая, что я останусь дома, и тогда нашему разговору никто не помешает. Но мы приехали сюда вдвоем, и тем самым спутали им все карты. Теперь они приказали мне вернуться к мужу и сказать ему, что я встретила подругу, которой нужна моя помощь. Пусть возвращается домой один. Оле не должен был узнать, что я попала в лапы КГБ. Я вышла из машины, завернула за угол и вернулась в общежитие, где муж меня уже искал. Я нарочито громко объявила ему, что встретила подругу, с которой мне нужно поговорить, после чего беззвучно проартикулировала буквы К … Г … Б – ведь я понятия не имела, как далеко чудовище зашло в искусстве прослушки. Вдруг на меня уже прицепили какой-нибудь жучок, которого я не заметила! Оле безошибочно прочел аббревиатуру по моим губам и побледнел. Я снова вышла на улицу, завернула за угол и села в машину, которая тут же тронулась с места.

В нашей тихой и спокойной скандинавской части мира, где я теперь живу, к счастью, очень мало людей, которым довелось познать на собственном опыте, как они повели бы себя в экстремальных ситуациях – но ведь правильно говорят, что человек не знает себя, пока не окажется перед лицом серьезной угрозы. Человек не знает себя, пока жизнь не поставит его перед выбором: стать предателем? Стукачом? А то и кем-то похуже? Именно такой выбор предполагала встреча с КГБ.

Машина везла меня по волшебному весеннему Ленинграду, через два моста, мимо розовых дворцов. Город был полон жизни. Полон народа. И я подумала… впрочем, нет, я не стану утверждать, что помню, о чем я тогда думала. Зато я уверена, что точно знала, кто я. В таком репрессивном обществе, как тогдашнее советское, ничего не стоило всех нас запугать и сломить. Мы жили в каком-то болоте, топкую суть которого составляли тысячи человеческих тел, которые со временем превращались в ничто. И лишь немногие сильные, смелые, не похожие на других, а иногда и просто случайные люди образовывали хрупкую корочку на поверхности. Говорят, что Питер стоит на костях. В начале XVIII века царь Петр I решил построить новую столицу. Он собирался модернизировать Россию и прорубить окно на Запад. На эту гигантскую стройку были брошены сотни тысяч крестьян со всей страны, и они гибли, как мухи, превращаясь в строительный материал. Двести лет спустя снова пришло время больших перемен. 1917 год стал поистине эпохальным. Революция герметично закрыла прорубленное было на Запад окно и заложила начало Советского Союза. Снова на костях, конечно. И почему все новое в России всегда строилось на костях? Именно та организация, которая потом стала называться КГБ, занималась уничтожением людей, превращением их в ничто. И вот это-то покрытое слизью чудовище тащило меня теперь в своем мерзком брюхе через весь город. Но нет, так просто ему меня не переварить, у меня уже есть кое-какой опыт. Ведь мне было всего одиннадцать лет, когда жизнь впервые устроила мне очную ставку с самой собой и поставила перед необходимостью сделать выбор.

На старой классной фотографии я сижу рядом с седоволосой дамой с белым кружевным воротничком и ямочками на щеках. Это наша учительница. Породистая, с гладко зачесанными в узел волосами. Моя первая учительница, которая вела у нас всю начальную школу, с первого по четвертый класс. Казалось бы, у кого из нас нет нежных чувств по отношению к первой учительнице? Но, к сожалению, единственное, что я помню об этой женщине – это как она сделала меня предательницей. Предательницей? В начальной школе? Звучит так, как будто я после уроков передала на Запад секрет создания ядерной бомбы – но я не разбрасываюсь громкими словами. Дело в том, что мы все росли на книгах и фильмах о гражданской и Великой Отечественной войнах, на рассказах о героических партизанах, которые даже под нечеловеческими пытками не выдавали тайн врагу. Нас воспитывали в представлении, что рано или поздно мы должны будем пожертвовать собой ради родины. Во имя родины мы обязаны были доносить и предавать. Советский Союз был превыше всего. Если кто-то из твоих друзей совершал проступок, ты считался плохим товарищем, если не помогал ему исправиться. Ты считался плохим товарищем, если не доносил на друга.

Каждый день нам напоминали о патриотическом долге. В нашем классе висела картина: мальчик в белой рубашке и пионерском галстуке стоит, гордо раскинув руки, перед тремя мрачными мужчинами. Мальчик этот был нашим героем, нашим святым, образцом для подражания. Звали его, конечно, Павлик Морозов. После революции в разоренной стране, больше не способной прокормить себя из-за полностью разрушенного сельского хозяйства, наступил голод. Были сформированы специальные отряды, которые изымали зерно у крестьян и поставляли его в города. Отец Павлика скрыл от них мешок зерна, чтобы прокормить семью, но верный своим идеалам юный пионер Павлик донес на отца. Так нам рассказывали, по крайней мере. Потому что наряду с официальной версией существовало множество слухов, по-разному описывающих проступок отца:

• Он спрятал хлеб, чтобы накормить семью.

• Он помогал людям, которых преследовало государство.

• Он был алкоголиком и бил жену и детей.

• Он бросил мать Павлика ради другой женщины.

По большому счету, нет никакой разницы, в чем именно отец провинился, главным в этой истории был донос Павлика. Прежде всего ты – пионер, а потом уже – сын. Твой долг перед родиной важнее твоих обязательств перед родными. Все советские дети знали историю про Павлика, и картина в классе напоминала нам о ней каждый день. Зерно изъяли, отец был приговорен к ссылке и позже расстрелян. После этого дед и двоюродный брат Павлика зарезали и самого мальчика, и его младшего брата – тот, бедный, как раз гулял с Павликом в лесу, когда их подстерегли убийцы. Всех оставшихся в живых членов семьи впоследствии уничтожило государство. Все эти убийства висели на стене в нашем классе.

Но вернемся к моему собственному пути на Голгофу. Всем знакома классическая ситуация, когда на уроке по рукам под партами кочует записка – и вдруг попадает прямиком к учительнице. Именно с этого все и началось. Я училась тогда в четвертом классе, нашу женскую школу превратили в смешанную всего годом раньше. Мальчики стали нашими одноклассниками, но нас, девочек, по-прежнему воспитывали в духе викторианской морали: нам внушали, что общаться с мальчиками можно только на уроках, все остальное – стыдно.