Евгений Поляков - И. П. Павлов – первый нобелевский лауреат России. Том 2. Павлов без ретуши

Иван Петрович не танцевал, а сидя за занавеской в нашей комнате, предавался печальным размышлениям, о которых рассказал мне много позже.

– Вот человек Егорка – знает ее только два месяца, а сумел уже высказать ей, как она ему нравится. А я никак не могу решиться сказать ей, что она для меня значит. Не будь ее здесь, я бы никогда не ходил сюда.

Тут он был потащен одной ангажированной дамой и принял участие в новой кадрили, устроенной братом Авдотьи Михайловны.

Среди нас был молодой студент из медицинской академии 39. О его развитии мы понятия не имели, так как он не решался открывать рот в нашей компании. Зато он прекрасно пел баритоном, брал уроки у лучшего учителя по итальянской опере и влюблен был без памяти в Киечку, он не мог оторвать глаз от ее лица.

Вдруг встает он и, сверх обыкновения, останавливается передо мной, хотя его глаза влюбленно смотрят в сторону Кии:

– Мне приказано спеть вам арию. «Онегин, я скрывать не стану», – и замечательно спел ее.

Когда мы все поблагодарили его, и я пожелала узнать, кто доставил мне такое удовольствие, он ответил, что этого ему сообщать не приказано. И поспешил на свое место возле Киечки. А Дмитрий Петрович указал пальцем на Ивана Петровича, уже сидевшего, как и всегда, на окне за портьерой. Я подумала: у Кии брат-студент последнего курса, а дома богатый отец. У меня же дома – брат-гимназист и больная мать, оставившая на время по болезни свою службу. На все про все у меня только мой острый язык. Да потому я серьезно заявила:

– Теперь я, господа, не могу ответить на любезное ко мне обращение. У моих двух учениц переэкзаменовки, и сама я, как депутатка, занята устройством литературного вечера у нас на курсе, кроме того, обещала я «ботикам-абсолютикам» продернуть его домашнюю философию, значит не скоро дойдет очередь до разбора сегодняшнего ко мне обращения…

Серафима Карчевская (в центре) с подругами-сокурсницами. На обороте фотографии подписи: «Марта (прекраснодушная, но задирательная), Мефистофель (желтое шарообразное тело) и Капитан (доблестная молчаливость) засвидетельствовали свой педагогический триумвират. Февраль 1880-го г.» и «Моему» хозяину «Ваньке»

Веселились мы до двух часов ночи, а на другой день у меня в одиннадцать часов был урок, который пропустить я никак не могла. Пришлось расставаться.

При прощании попробовала я разжалобить Юрия Дмитриевича и усиленно просила его выдать мне свидетельство для защиты от жестоких насмешек нападающих на меня приятелей.

– Они нисколько не жалеют одинокую беззащитную девочку, которую все здесь преследуют!

– Это вас-то преследуют, это вы-то беззащитная? – воскликнул Юрий Дмитриевич. – Да вы здесь первая заноза и всеобщий баловень!

Так и осталась я с прозвищем «заноза!»

Праздник! Литературный вечер! Да еще такой вечер, в котором принимали участие все выдающиеся люди: писатели, певцы, певицы, музыканты! Ведь это такой восторг, от которого можно с ума сойти молодым девушкам, проведшим свои годы за книгами и серьезными разговорами.

Надела я черное платье, подруга приколола мне свое белое кружевное пеню, на плече у меня развевался белый распорядительский бант. Вхожу в зал и от волнения никого не узнаю из своих друзей, протягивающих мне руку. Быстро мчусь к другому подъезду, к которому подъезжают прославленные гости.

В небольшом зале на белоснежной скатерти, покрывающей длинный стол, сервирован чай с бутербродами, холодными закусками, печеньем, фруктами, конфетами и разными винами. Я большая любительница сластей, но мне и в ум не приходит обратить внимание на угощение, когда в одной комнате со мной находятся Достоевский, Тургенев, Плещеев 40, Мельников 41, Бичурина 42…

Достоевский молча прохаживается вдоль комнаты, прихлебывая крепкий чай с лимоном, Тургенев старается казаться спокойным, но как-то неудачно подшучивает над хорошенькими депутатками, окружающими его, Мельников усердно закусывает, а Бичурина, приблизив к себе графинчик с коньяком, выпивает рюмку за рюмкой. Тогда Мельников встает, подходит к ней, хлопает ее по плечу и говорит:

– Сократись, Аннушка! Помни, что ты на детском празднике.

– Да я только, чтобы согреться, – говорит она, встает из-за стола и идет в зал полюбоваться на этих «детей».

Один волшебный сон!

Первым читал Тургенев. Вышел величественный человек с красивой осанкой, с гривой седых волос над выразительным умным лицом. Раздался звучный голос. Читал Тургенев артистически, разными голосами и умел тоном голоса охарактеризовать каждое лицо. «Певцы» стояли перед публикой как живые. По окончании гром аплодисментов и веселые возгласы приветствовали Тургенева.

Когда все стихло, на эстраде появился маленький человек, бледного болезненного вида, с мутными глазами, и начал слабым, едва слышным голосом свое чтение.

– Пропал бедный Достоевский! – подумала я.

Но что случилось? Я услышала вдруг громкий звучный голос и, выглянув на эстраду, увидела «Пророка»! Лицо Достоевского совершенно преобразилось, глаза метали молнии, которые жгли сердца людей, а лицо блистало вдохновенной высшей силой!

По окончании чтения началось настоящее столпотворение. Публика кричала, стучала, ломала стулья и в бешеном сумасшествии вызывала: «Достоевский!»

Федор Михайлович Достоевский.

Фотография из экспозиции Мемориального музея-квартиры И. П. Павлова в Санкт-Петербурге. На фото дарственная надпись: «Г-же Карчевской на память от Ф. М. Достоевского»

Я не помню, кто подал мне пальто. Закрывшись им, я плакала от восторга! Как я дошла домой, и кто меня провожал, решительно не помню. Уже позже узнала я, что провожал меня Иван Петрович. Это сильно сблизило нас.

Вся музыка, все пение этого вечера были только прелюдией для пророческой речи Достоевского. Все время твердила я:

– Да, он зажег сердца людей на служение правде и истине!

Тут же решила я пойти к Достоевскому за советом относительно моих верований, что исполнила впоследствии.

Должна сознаться, что подобного очарования, подобного душевного подъема я никогда потом не испытывала.

Ни у меня, ни у провожавшего меня Ивана Петровича не было денег на извозчика, и мы прошли пешком от угла Невского и Мойки до Манежного переулка около Спаса Преображенья.

А провожавший меня Иван Петрович должен был вернуться на Васильевский остров в университет, где он жил тогда в квартире своего брата 43.