Валерий Лапковский - Духота

Иногда перлюстраторы развлекались, возвращая иерарху его письма на Запад с придиркой к двум-трём помаркам на конверте: «Грязь!». Владыка едва не посылал чистоплюев «Вниз по матушке по Волге…» и сбагривал испорченный конверт в архив письмоноши.

На праздничном вечере у Владыки одна голосовая щель, уже успевшая нахватать успеха, изображая на сцене Медею с сигаретой в зубах, исполнила вместе с балетмейстером Аскаридзе, наконец, подстригшим свою куафюру и украсившим нос деликатными очками, дуэт потаскушки Церлины и простофили Мазетто.

Другая гостья принимала себя за совдеповскую Сапфо. Накануне климакса дала сольный концерт в Музее политехнического института, набитого физиками и лириками. Читала самодельные стихи, вздёрнув подбородок, вытягивая шею вверх, как курица, когда пьёт воду. Поэтессу засыпали бумажками с вопросами, будто дьякона, оглашающего на молебне записки за здравие и за упокой.

Здесь чувствовали себя как у себя дома и неувядающие вокалисты из оперной труппы. Благодаря их стараниям у магистра имелась забронированная ложа. В театре епископ сидел в берете мышиного цвета, пряча под него суворовскую косичку (просим не путать, как бы вам ни хотелось, с подстриженным хвостом будённовской кобылы). Дул в антракте бутылочное пиво, доставляемое из буфета подхалимствующим (ну знаете ли!) келейником.

Владыка делился с гостями впечатлением от пребывания на конференции экуменистов за границей, что их, естественно, почти не интересовало, зато все развесили уши, когда хозяин рассказал о том, как посмотрел и послушал «Саломею» Рихарда Штрауса. Разумеется, в модернической интерпретации. Вот как это выглядело: из темничной ямы на сцене выполз пророк с чёрным от косметической сажи измождённым лицом, с тремя косицами волос, похожими на перья папуаса; из той же впадины вдруг ни к селу ни к городу появился поднятый наверх настоящий жеребец, готовый ржать на чужую жену в партере или на свернувшуюся в клубок на пьедестале дочь Иродиады в трусиках и лифчике. Так она символизировала эротический перепляс, соблазняя Ирода, который повелел отрубить голову Иоанну Крестителю. И подобно тому, как мафия в голливудском кинофильме подсовывает отсечённую башку любимого коня в постель спящему конкуренту, Саломея то лобзала окровавленный трофей – муляж черепа жеребца, то прикладывала его к сидящему нагишом на стуле смертельно бледному манекену – обезглавленному трупу самого великого из людей…

Пособив Филаретовне обслужить гостей, архивариус под благовидным предлогом (ответив баритону на вопрос «Почему Пасху празднуют в разное время?» тем, что у Христа скользящий график) исчезал из-за стола, уединяясь в кабинете епископа с томиком Шопенгауэра из букинистической библиотеки шефа.

От этого бегства веяло ситуацией двухгодичной давности… Когда южанин прилетел впервые в сей богоспасаемый град, Владыка благословил его облачиться в стихарь и участвовать в богослужении кафедрального собора.

Парень взлетел на седьмое небо!.. Так легко и просто взойти в неприступный алтарь? Совершить то, о чём столько мечтал?.. Не верилось!

В боковом приделе алтаря сновала взад-вперёд юркая троица согнутых старух в монашеских скафандрах, приглядывая за огнём в небольшой нише, где тлел древесный уголь для кадила. Тут же, на электроплитке, блестела сковородка с горячими сырниками. Алтарницы исподтишка умасляли этой стряпнёй протодиакона и его помощников.

– Редиска подешевела, слышал?

– Почём?

– А раньше была сочнее…

Новичку в стихаре хотелось отрезать себе уши!

Заметив на клиросе певчих без головных платков, он тихо-тихо спросил у отца Петра, недавно рукоположенного в духовный сан:

– Почему хористки нарушают правило? Апостол Павел запрещал женщинам…

– Запомни! – наклонился к нему батюшка, обдав запахом цветочного одеколона. – Видел, не видел, не твоё дело. Главное – молчком. Вот, как я. Год не прошёл, а уже – в рясе!

По стандартному рецепту всех романтиков или святых (Иосиф Волоцкий, юношей попав в монастырь, рванул в другую обитель, услышав в трапезной от мирян сквернословие) южанин, не выдержав того, что узрел в алтаре, на следующий же день дезертировал домой с таким привкусом горечи в душе, что даже мудрость бесовская, не удержавшись, шепнула ему на ухо, а хорошо было бы, если самолёт, на котором удирал, рухнул бы из поднебесья наземь.

Из Крыма настрочил епископу эпистолу, полную удивления перед тем, как архиерей столь невзыскателен к эстетической безвкусице подчинённых ему кафедралов. Но когда раскрыл свежий номер столичного церковного журнала, где под рубрикой «Богословский отдел» писали, что царица присылала Патриарху первую редиску, а сам Святейший любил благословлять свежие огурцы, понял истоки обнаруженной им в провинции теологии овощей… Через год блудный сын, испросив в письме покаяние на коленях, вернулся к Владыке, и тот ещё раз предупредил его не строить иллюзии.

Жизнь в архиерейском доме была погружена в атмосферу секретности.

Машину подавали к заднему крыльцу, точно коня Онегину. Куда отправлялся Преосвященный, шофёр узнавал только в центре города. Поборов дремоту, епископ командовал:

– Лево руля!.. В храм Петра и Павла.

Как опытный лазутчик, архиерей тормозил «Волгу» за тридцать-пятьдесят метров до цели. Вместе с келейником подкрадывался переулками. На цыпочках проскальзывал в церковь, прятался в полутёмном углу, наблюдая за всенощной. Его замечали, начинали шептаться. Тогда он проникал за иконостас; требовал от растерянного батюшки алтарный журнал, справлялся по записям о делах: сколько крестят, венчают, чему поучает настоятель народ.

– Крышу починили?

– Н-нет…

– Почему?

– Староста…

– Давайте сюда старосту.

Ктитор (пакля благочестия, санкционированная в горисполкоме) лобзал руку архиерея.

– Почему крыша не залатана?

– Уполномоченный…

– Я это давно от вас слышу. Или вы в течение двух недель отремонтируете, или будем вас переизбирать. Сколько платите в фонд мира?

– Тридцать тысяч.

– В год?

– Так точно.

– И данной суммы не хватает, чтобы уладить с уполномоченным вопрос о приобретении оцинкованного листа для кровли?

Однажды, сев в машину, архипастырь повелел:

– На блошиный рынок!

Советский народ собирался на барахолку, едва таяла утренняя роса фонарей. В пыльном пекле толчка галдели татары, евреи, осетины, казахи, русские. «Новая историческая общность людей» (рождённая очередной «Программой» правящей партии, чтобы все были одним народом, как повелел в своём царстве ветхозаветный царь Антиох) сварливой цыганкой сидела на куче продаваемого тряпья: выпрошенных или выкраденных по домам заношенных юбок, серых наволочек, парусиновых туфель. Смуглая девочка из табора, хохоча, сверкая белыми зубами, била ногой по луже, обдавая брызгами рассерженных покупателей и весёлую мать.