Манфред Кюн - Кант. Биография

Это было еще не самое худшее в книге Хассе. Он ставил вопросы и о характере Канта, особенно о его преданности родным. Так, отметив, что Кант каждый год тратил значительную сумму на содержание родственников, Хассе пишет, что он «никогда не упоминал» о них. Он рассказал читателям и о том, что Кант никогда не отвечал на вопросы о родственниках, если их задавали, а когда в последние годы жизни за ним ухаживала сестра, пытался скрыть от друзей, кто она – «несмотря на то, что он давал ей еду со своего стола». В благодарность за заботу он попросил друзей «простить ей отсутствие культуры» [21] Hasse, Äusserungen Kant’s, p. 37П. . В общем, «Примечательные высказывания Канта» Хассе представляют собой странную дань уважения. Неудивительно, что Шеффнер посчитал книгу подлой: «Наверно, не так-то просто втиснуть столько банальностей, мелочей и бестактностей в такую маленькую книгу» [22] Scheffner, Briefe von und an Scheffner, II, p. 451. . Мецгер, напротив, видел в неоднозначных высказываниях Хассе полезные напоминания об истинном характере Канта. Фактически его «Заметки о Канте» можно считать попыткой представить заметки Хассе в более подходящем свете.

Работы Хассе и Мецгера были не единственными биографическими повествованиями, изданными в Кёнигсберге в 1804 году, и не самыми важными. Вскоре их совершенно затмил проект, который начал издатель Канта, Фридрих Николовиус (1768–1836), позаботившийся о том, чтобы опубликовать сборник биографических заметок людей, хорошо знавших Канта на разных этапах его жизни. Николовиус был не одинок. В этом проекте участвовали и другие, например Шеффнер. Их общее дело должно было хотя бы отчасти предотвратить дальнейшие публикации наподобие книг Хассе и Мецгера. Задумка удалась. Получившаяся в результате книга, «Об Иммануиле Канте», стала считаться самым полным и надежным источником информации о жизни и характере Канта, но она вовсе не так надежна и подробна, как хотелось бы.

Тремя людьми, кто хорошо знал Канта в разные периоды его жизни и кто мог рассказать о его жизни, какой они ее знали, были Людвиг Эрнст Боровский, Рейнгольд Бернхард Яхман и Эрегот Кристоф Васянский. Все трое были богословами, родились и выросли в Кёнигсберге. Боровский знал Канта дольше всех, ходил на его лекции в 1755 году и оставался с ним в дружеских отношениях в начале шестидесятых. Он же был его оппонентом в диспуте по физической монадологии в 1756 году. Хотя он не мог лично рассказать о похоронах Канта, можно было рассчитывать, что он расскажет историю жизни Канта с самого раннего периода его преподавательской деятельности до последних лет жизни. Яхман учился у Канта и близко с ним общался в 1783–1794 годах [23] Сам он утверждал, что просидел на лекциях Канта девять лет. Поскольку он получил степень магистра в 1787 году, он, должно быть, посещал занятия Канта, даже будучи уже молодым магистром. См.: Jachmann, Kant, p. 142. . Будучи его amanuensis, или ассистентом, он хорошо знал Канта в те годы, когда тот публиковал свои самые известные работы. Он мог со знанием дела говорить о восьмидесятых и девяностых годах. Васянский был дьяконом, который заботился о Канте в последние годы жизни. Он учился в Кёнигсбергском университете в 1772–1780 годах. Фактически, как и Яхман, он был amanuensis Канта. Он мог бы многое рассказать о Канте в семидесятые годы, но, как ни странно, ничего об этом не говорит, ограничиваясь исключительно последними годами жизни философа. После того как Васянский в 1780 году ушел из университета, он не общался с Кантом десять лет, и они снова встретились только в 1790 году на одной свадьбе. Кант, по-видимому, тут же пригласил его на свои постоянные обеды и постепенно стал на него полагаться. С каждым годом он доверял ему все больше и больше личных дел. И действительно, Васянский в конечном счете заслужил полное доверие Канта. Поскольку Кант выбрал его личным секретарем и помощником, а также душеприказчиком, Васянский очень хорошо знал подробности жизни престарелого Канта.

Трое этих богословов должны были внести ясность: поведать публике, кем на самом деле был Кант, и удостовериться в том, что другие, рассказывающие всего лишь анекдоты, не могут повредить его репутации. Таким образом, проект был по сути апологетическим. Как таковой, он получил благословение ближайших друзей Канта в Кёнигсберге. В каком-то смысле они объединились, чтобы «спасти» доброе имя Канта. Важно понимать эту функцию книги «Об Иммануиле Канте», поскольку она объясняет, почему некоторые мысли в книге особенно подчеркнуты, в то время как другие сглажены. Апологетический характер проекта объясняет и несколько монохромную картину жизни Канта, складывающуюся из трех биографий. Его авторы прекрасно понимали, что есть ряд вещей, «неприемлемых для публики» [24] В экземпляре биографии, который хранился у самого Васянского, вместе с напечатанными были переплетены пустые страницы, на которых он писал «заметки, неприемлемые для публики». Позже их опубликовал Пауль Цыган (Czygan) как “‘Anmerkungen, die nicht fürs Publikum gehören’ aus Wasi-anskis Handexemplar,” Sitzungsbericht der Altertumsgesellschaft Prussia 17 (1891/92), p. 109–140, но они не особенно интересны. См. также: Vorländer, Die ältesten Kant-Biographien, p. 28–29. . Кроме того, у каждого из них были свои предрассудки и взгляды, которые могли только препятствовать объективному повествованию о жизни и творчестве Канта в целом. Для начала, от этих трех кёнигсбергских богословов нельзя было ожидать красочного портрета «всесокрушающего» философского либертина, аудиторией которого был весь мир. Скорее они набросали, серым по серому, тусклые очертания жизни и привычек старика, который, так уж как-то получилось, написал прославившие его книги. Почти ничего не рассказывая нам о первых шестидесяти годах жизни Канта, но с лихвой – о последних двадцати или около того, они в каком-то смысле продолжили традицию, начатую Хассе и Мецгером. И все же именно их картина все еще во многом определяет наш взгляд на Канта. Кант превратился в «плоского персонажа», единственная удивительная черта которого в полном отсутствии каких-либо сюрпризов.

Некоторые из друзей Канта считали, что единственным, кто действительно мог написать и о Канте как человеке, и о его идеях, был Христиан Якоб Краус, бывший студент Канта, давний друг и коллега по философии. Но Краус отказался это сделать. Шеффнер пояснил это так: «Краус – единственный, кто мог бы о нем написать; однако легче отрезать ножом кусок гранита, чем заставить его подготовить что-либо к публикации» [25] Scheffner, Briefe von und an Scheffner, p. 448. . Мы не знаем, один ли перфекционизм Крауса удерживал его от написания биографии Канта. Могли быть и другие причины.

Кант и Краус в какой-то момент поссорились. Они не избегали друг друга на исходе жизни, но и не разговаривали. Некоторые думали, что между ними существует какое-то соперничество – и вероятно, так оно и было. Мецгер, очернявший характер Канта, восхвалял Крауса. Мы не знаем, было ли это причиной отказа Крауса. Мы знаем только, что он никогда ничего не писал о Канте. Шеффнер, возможно, был бы даже лучшим кандидатом, но не проявил интереса, точнее говоря, он настаивал на Боровском [26] Боровский несколько раз ссылался на Шеффнера и на то, что Шеффнер мог бы сказать, во второй половине своей биографии. . Еще одним человеком, который мог бы заставить по-новому взглянуть на Канта, был Карл Людвиг Пёршке (1752–1812), профессор поэзии в Кёнигсбергском университете. Ранний поклонник Фихте в Кёнигсберге, он написал ему в 1798 году, что Кант больше не способен к «устойчивому мышлению» и что он удаляется от общества: