Василий Маклаков - Вторая Государственная дума. Политическая конфронтация с властью. 20 февраля – 2 июня 1907 г.

На такого человека после роспуска Думы пала задача установить в России конституционный порядок; эту задачу он принял. Его дальнейшая деятельность, перемены, которые с ним происходили, не стоят в противоречии с этим. Нужно только смотреть глубже, чем видимость. Левая общественность тогда находила, что роспуск Думы должен был быть только шагом к полному упразднению представительства и что будто от этого она Россию спасла своим хитроумным Выборгским манифестом. Не может быть большего самообольщения, если только вообще это странное утверждение искренно. Опровергать его просто не стоит. Конечно, в правящем классе, и особенно в окружении Государя, такие настроения были; но им не дал ходу не Выборгский манифест, а Столыпин. У него тогда был свой план, и мы можем документально его воссоздать.

В «Красном архиве» было напечатано любопытное письмо Государя к Столыпину, в котором он указывал ему канву для составления Манифеста о роспуске. В письме были приведены следующие три пункта:

«1) Краткое объяснение причин роспуска Думы,

2) неодобрение и порицание тем, кто позволил себе грабить и жечь чужую собственность,

3) заявление, что все дальнейшие задачи мои, как отца о своих детях, будут направлены к справедливому обеспечению крестьян землею» [11] Витте. Воспоминания. Т. II. С. 493. .

Это был старый стиль патриархальных самодержцев, с их «отеческим» попечением о подданных, как о детях своих. Но что на этой канве вывел Столыпин?

«Неодобрение и порицание тем, кто позволил себе грабить и жечь чужую собственность», он заменил в Манифесте той беспощадной войной вообще с революцией, которую считал одной из своих главных задач. В этом он был непреклонен и искренен. «Да будет всем ведомо, что мы не допустим никакого своеволия и беззакония и всей силой государственной мощи приведем ослушников закона к подчинению нашей Царской воле». Но это только одна задача. Манифест далее говорит, о чем в конспекте Государя не было и намека, что, «распуская нынешний состав Государственной Думы, Мы подтверждаем вместе с тем неизменное намерение наше сохранить в силе самый закон об учреждении этого установления»; а далее, что не менее знаменательно: «Мы будем ждать от нового состава Государственной Думы осуществления ожиданий наших и внесения в законодательство страны соответствия с потребностями обновленной России».

Так ставил свою задачу Столыпин и на это получил одобрение Государя и обещание Манифеста. Все дальнейшее уже зависело от состава будущей Государственной думы. Ее роль в жизни страны ставилась на первое место. Подготовить подходящую Думу, получить в ней благоприятный состав, способный страну обновить, и сделать все это без нарушения избирательного закона было главной и совершенно законной целью Столыпина. Именно для этого, а не для чего другого выборы были отсрочены на ненормально долгое время, на 8 месяцев. Общественность была совершенно не права, когда в этом усмотрела желание Думы не созывать. Столыпин, понимая ту вредную общественную атмосферу, в которой 1-я Дума работала, которая ее сбивала с пути, эту общую атмосферу хотел изменить и сделать это до выборов. Это сейчас становилось для него первой задачей.

Потому, прежде чем перейти ко 2-й Думе, в чем содержание книги, надо посмотреть, как эта задача была им исполнена. Мы увидим тогда, что Столыпин лучше ставил задачи, чем их разрешал.

Первой и наиболее простой задачей Столыпина было положить конец тем насилиям, самоуправствам и беззакониям, которые наполняли русскую жизнь с 1905 года и в которых одни с тревогой, а другие с радостью видели приближение «революции». В возможность ее тогда стали верить и сверху, и снизу, и вне России. Во время 1-й Думы угроза ею была на устах почти всех депутатов. Ее выставляли как главный и неотразимый аргумент против возможного роспуска. Позднее, на процессе о Выборгском воззвании, когда о революции не могло быть более речи, представительные кадеты, в лице самого Муромцева, нашли возможным сказать, что они прибегли к своему знаменитому Манифесту, чтобы избежать неминуемой революции, заменить ее более мирным «пассивным сопротивлением». Такое утверждение на суде было, конечно, позднейшим самовнушением; но в тот момент, после роспуска, немедленной революции действительно ждали, в форме ли массового восстания, военных бунтов, всеобщих забастовок, погромной волны или, по крайней мере, в наиболее примитивном и неуловимом виде террора. Эти предвидения в первое время казались оправданными: в июне произошли военные восстания в Свеаборге, Кронштадте, на крейсере «Память Азова». В августе – взрыв столыпинской дачи. В октябре – грандиозная по смелости и удаче экспроприация в Фонарном переулке, доставившая в революционные кассы несколько сот тысяч рублей, и т. д. Индивидуальные же террористические акты были просто бесчисленны: были убиты Мин, Лауниц, Максимовский, Игнатьев, Павлов и др.; по официальным сведениям, опубликованным в «Красном архиве» – в 1906 году было убито 1588, в 1907–2543 человека. Можно было думать, что начинался революционный штурм, что, как бывает в решительный момент войны, в него бросался последний резерв. Но уже через несколько месяцев от него осталась только «последняя туча рассеянной бури». Сами левые партии не могли отрицать: на данный момент «революция кончилась». Нужна была Великая Война, чтобы снова ее подготовить.

Такое быстрое отступление как будто торжествовавшей уже революции в нашей истории было не первым. Его мы пережили в декабре 1905 года. Наши отцы видели то же после 1 марта. Жизнь этим опровергала тех, кто утверждал, что для подавления революции одной репрессии мало, что всегда необходимы уступки; в этих случаях уступок сделано не было, а с революцией все-таки «справились».

Можно объяснить это тем, что настоящего революционного настроения тогда еще не было, что с ним смешали то бурление на поверхности, которое Розанов охарактеризовал ядовитой брошюрой: «Когда начальство ушло». Но в таком объяснении есть ложный круг. Кто мог бы сказать, удалось ли репрессии остановить революцию потому, что революционного настроения еще не было, или что это настроение переменилось потому, что репрессия не опоздала? С известного момента пожара нельзя потушить; но в начале любой пожар может быть остановлен. Революция, подобная 1917 году, могла наступить и в 1905, если бы ей тогда «уступили». Но и 1917 год мог кончиться иначе, если бы правительство кн. Львова себя повело так, как через год революционное правительство действовало в Германии. Правда, репрессия революционную развязку может только отсрочить, т. е. только выгадать время. Но умная власть эту отсрочку может использовать, чтобы революцию сделать не только невозможной, но и ненужной. Отсрочка часто спасает безнадежное дело. К несчастию, история дает материал только для наблюдения; опыта сделать нельзя, и потому дальше предположений мы не можем пойти.