Анатолий Карпов - Жизнь и шахматы. Моя автобиография

Самое интересное, что, поступая в университет, я еще не мог однозначно сказать, что моя будущая карьера станет именно шахматной. Только погрузившись в научные дебри мехмата, я понял, что необходимо сделать выбор, и отдал предпочтение игре, к которой лежала душа. Шахматы стали не просто неотъемлемой частью жизни – они полностью ее заполнили, сделав вкусной, интересной, насыщенной, яркой. А все дальнейшее было предопределено этим выбором: серьезные турниры, великие соперники, матчи, захватывающие не только участников, но и весь мир. А еще работа, борьба, упорство, поиски тактики, стратегии и себя самого, и, как следствие, результат – награды, титулы и судьба, которую никто за меня не выбирал.

Турниры, турниры, турниры, бессчетное количество путей, дорог, встреч, сеансов – казалось бы, все они должны были превратиться в памяти в тугой запутанный клубок, но нет: стоит лишь потянуть за ниточку, и оказывается, что все в этом клубке сплетено по порядку и по ранжиру, словно каждый новый турнир, каждая новая встреча с соперником, или с товарищем по команде, или с любым другим человеком, причастным к моим жизненным обстоятельствам, служила маленькой, иногда невидимой и неощущаемой ступенькой для моего движения вверх.

В шестьдесят седьмом году меня отправили в голландский Гронинген на чемпионат Европы среди юношей. Сейчас невозможно даже представить, чтобы Федерация могла отпустить несовершеннолетнего спортсмена на турнир в другую страну без сопровождения. Да что говорить о другой стране, если даже на мероприятия внутри одного города школьников обязаны доставлять тренеры или учителя. А тогда меня одного – шестнадцатилетнего – с легкой душой собирались посадить в поезд, мало беспокоясь о том, что в одном только Берлине мне предстояло четыре раза пересечь границу в течение полутора часов, а на первой голландской остановке еще и пересесть на другой поезд, чтобы добраться до места назначения. Надо признать, что мое владение английским было тогда близко к абсолютному нулю, несмотря на то что с момента нашего переезда в Тулу – в шестьдесят пятом – он уже был в моей школьной программе. Но во‐первых, частые пропуски, конечно, не способствуют изучению языка, а во‐вторых, тульская учительница была настолько строгой и требовательной, что охоту и способности к своему предмету у меня отбила сразу, но, к счастью, не навсегда. Таким образом, задача добраться до Гронингена без чьей-либо помощи казалась мне не просто сложной, а невыполнимой. За помощью обратились и в наше посольство в Гааге, и непосредственно к организаторам турнира. Мне предложили два совершенно разных варианта. Дипломаты велели ехать до Хукванхолланда, обещали там встретить, привезти в посольство, обогреть, накормить и в целости и сохранности сопроводить до поезда на Гронинген. А организаторы уверяли, что мне надо выйти из московского поезда на пограничной станции Амерсфорт, где меня будет ждать человек, который поможет там же пересесть на нужное направление, а потом свяжется с Гронингеном и скажет, в какое время меня встречать уже на месте. Чье предложение принять, как правильно поступить, на кого положиться? Мысль о том, что я могу оказаться в полном одиночестве в чужой стране без знания языка, не то чтобы пугала очень сильно, но волнение доставляла. А окончательное решение спокойно оставили мне на откуп: тебе ехать – ты и думай.

В этих тягостных раздумьях по дороге в отдел выездов за документами я зашел в Федерацию на Гоголевский бульвар и нос к носу столкнулся со Спасским, с которым к тому моменту уже был лично знаком (он читал для юношеской сборной лекции, и я, признаюсь, болел за него в их матче с Петросяном в шестьдесят шестом году).

– Борис Васильич! Борис Васильич! – Думаю, не только он, но и я сам не ожидал от себя подобной беспардонности. Но я так сильно нуждался в совете, что природная скромность уступила место решимости. Спасский остановился и посмотрел на меня в недоумении, он явно не ожидал такого обращения от едва знакомого юнца. Я сбавил обороты и как можно вежливее произнес:

– Борис Васильич, разрешите спросить.

– Ну пожалуйста. – Он улыбнулся, заметив, что невиданное нахальство сменилось искренним смущением.

Торопясь и, возможно, сбиваясь, рассказываю ситуацию и тут же получаю твердое напутствие:

– Толя, всегда полагайтесь на обещания организаторов, а не на посольство.

Сколько же мысленных благодарностей я произнес в адрес Спасского, когда впоследствии позвонил уже из Гронингена в посольство с докладом о своем благополучном прибытии и понял, что они и думать забыли о том, что какой-то малолетний Толя Карпов отправился в одиночное безнадзорное плавание по Голландии и что они обещали это плавание всячески контролировать. Но это случилось чуть позже, а тогда, сердечно поблагодарив Спасского, я помчался в отдел выездов к Екатерине Яковлевне Стригановой – совершенно чудесной, душевной, прекрасной женщине, курировавшей шахматы около тридцати лет и не допустившей за время своей работы ни единого промаха. Со всеми была она добра и предупредительна, а подведомственных шахматистов опекала в буквальном смысле как родная мать. Кровной же матерью приходилась она прославленному в те годы динамовскому хоккеисту Александру Стриганову.

Прибегаю в отдел выездов и делюсь с Екатериной Яковлевной своими волнениями:

– Конечно, меня обещают встретить, но что, если забудут или я как-то потеряюсь, не разберусь, что тогда делать? Я же ни слова по-английски.

– Не волнуйся, Толя! – Сам мелодичный голос Стригановой уже звучал успокаивающе. – Сейчас что-нибудь придумаем. – И с непоколебимой верой в силу слова и во все человечество она пишет мне на английском записку с просьбой к читающему сие послание оказать помощь советскому шахматисту, который едет на чемпионат Европы в Гронинген.

Сажусь в поезд с выданными чеками Внешпосылторга, которые, как меня уверяли, легко поменяю в любом отделении любого банка, и с лелеющей сердце бумажкой от Стригановой. Оказываюсь в одном купе с афроамериканкой из Гвианы – студенткой Института дружбы народов, которая сразу же пытается наладить общение по-английски. Жестами объясняю бесполезность ее усилий и протягиваю записку. Она читает и заливисто хохочет, обнажая свои белоснежные зубы, счастливыми обладателями которых бывают только люди с темным цветом кожи. Я не понимаю, чем вызван этот приступ смеха, но она уже спрашивает по-русски: