Сергей Беляков - Парижские мальчики в сталинской Москве

В феврале Георгий заболел краснухой, острозаразной, но обычно не опасной для молодого человека болезнью. Однако у Мура она перешла в воспаление легких. Эта болезнь изменит внешность Мура. По словам Цветаевой, он “стал худым, как стебель”, “хрупким”, прозрачным. Юный Гаргантюа превратился в стройного, худощавого молодого человека. Красивого, но слабосильного. Едва поправившись, он снова заболевает: “Я простудился – кашляю, чихаю, насморк и лежу (слег сегодня) с повышенной температурой – 37,5”, – записывает он 27 марта. На этот раз болезнь не продлилась долго. Но еще больному Муру сделали прививку от брюшного тифа, после чего он опять заболел. Прививки – чудо первой половины XX века – спасали миллионы людей. Но действие живых вакцин на организм было еще плохо изучено, и прививку могли сделать даже больному со слегка повышенной температурой.

“Она долго и терпеливо болела”, – читаем в рассказе Андрея Платонова “На заре туманной юности”, написанном в 1938-м. Болели и в самом деле долго. Эпоха бюллетеней на три дня еще не наступила. Болезнь старались не переносить на ногах, не глушили насморк и боль в горле быстродействующими средствами, да их и не было, как не было антибиотиков и противовирусных лекарств.

Правда, в 1939-м Нобелевский комитет присудил премию по медицине Герхарду Домагку за открытие антимикробных свойств пронтозила (красного стрептоцида). В том же году советский фармацевтический завод “Акрихин” начал выпуск стрептоцида. Но это лекарство было токсичным и нередко приводило пациента в гроб раньше, чем болезнь. В 1940-м Эрнст Борис Чейн выделил кристаллический пенициллин. Однако до начала эпохи антибиотиков оставалось два года. Врачи лечили по-старому: не уничтожали вирусы и бактерии в организме больного, а помогали самому организму бороться с инфекцией. Лечение в те времена – общеукрепляющее и симптоматическое.

Доктор первым делом назначал больному постельный режим. Прописывал порошки, капли, мази, микстуры. Готовых лекарств было совсем немного. Их надо было изготовить в аптеке, чем занимались опытные фармацевты под контролем провизоров. Растирали необходимые ингредиенты пестиками в специальных ступках, делали порошки. Или разводили их дистиллированной водой, получались микстуры. К бутылочкам с микстурами и коробочкам с порошками прикрепляли специальные бумажки с сигнатурой – копией рецепта. Склянки с этими сигнатурами десятилетиями будут привычным, непременным атрибутом повседневной жизни. Столик рядом с постелью больного, уставленный такими склянками, – характерная деталь быта. Пузырьки и склянки не выбрасывали, а сдавали в аптеку. В аптеках даже висели плакаты: “Сдавайте ненужную тару! Оплата по тарифу”.

Год спустя, уже в Москве, Мур будет ходить в Центральную аптеку на улице 25 Октября. Это название официальное – парижанин Мур предпочитал названия советские. Коренные же москвичи, в том числе и Цветаева, называли эту аптеку по старинке – аптека Феррейна на Никольской. Это одна из достопримечательностей старой Москвы, не уровня Кремля, конечно, но уровня ресторана “Яр”, универсального магазина Мюра и Мерилиза, булочной Филиппова. Легенда, которую не забыли и в наши дни. Даже сейчас, на сияющей огнями Никольской, это здание привлекает внимание. А в 1940-м еще сохранились мраморные лестницы, бронзовые статуи, зеркала в позолоченных рамах, дубовые резные шкафы (мебель заказывали во Франции), чучела медведей у входа в главный зал и подвешенные под потолком рога носорога. Старые москвичи могли припомнить времена, когда в аптеке бил фонтан из французских духов. При аптеке жил настоящий бурый медведь, которого каждый день водили гулять на Лубянскую площадь. В сталинской Москве эту экзотику заменила статуя Ленина. Ее поставили между первым и вторым этажами. У подножия статуи всегда лежали свежие цветы. 103

На аптеку работали три лаборатории. В эпоху расцвета там изготавливали 300 видов лекарств. Впрочем, в 1940–1941-м всё изменилось. Муру приходилось несколько дней ждать, пока “Центральная Аптека получит тальк, чтобы приготовить рецепт врача” 104. Это уже благополучная для Мура пора, когда ему досаждали только перхоть, прыщи на голове и экзема на ноге. Поэтому в мае-июне 1941-го он будет покупать в аптеках мазь и специальное мыло. Весной же 1940-го здоровье Мура было много хуже. Продолжалось время его “большой болезни”.

Целые дни Мур должен был проводить в постели. Медленно тянулись бесконечные часы, долгие весенние дни. Мур много читал, рисовал карикатуры. Иногда его навещали Муля Гуревич, время от времени приезжавший из Москвы, и гибкая, черноволосая и черноглазая красавица Мирэль Шагинян, дочь писательницы Мариэтты Шагинян.

Георгий не описывает подробно свое лечение, но упоминает капли и банки. “Сейчас придет бабка ставить банки”, – записывает Мур 6 марта. Знаменитые медицинские банки десятилетиями не выходили из употребления. Это в наши дни доказательная медицина не нашла никаких оснований считать, что от банок есть хоть какая-то польза. А тогда при заболеваниях грудной клетки, включая бронхит и воспаление легких, их считали незаменимым средством. Чем-то вроде физиотерапии. Ольге Леонардовне Книппер-Чеховой в роскошном подмосковном санатории “Барвиха” ставили те же банки, что и Муру в скромном Голицыно.

В СССР существовало три вида медицины: государственная, ведомственная и частная. Последнюю потихоньку изживали, но всё же терпели это “наследие царского режима”. Старые искусные доктора, что давно завели частную практику, не исчезли даже с отменой НЭПа.

Если семья была обеспеченной, больного ребенка вели к частному доктору. Частный доктор не хамил больному, не спешил выпроводить его из кабинета, не выражал своего презрения к наивности больного, его невежеству или страху. На квартирной двери нередко висела начищенная медная табличка: “Доктор такой-то…”

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ЛЮДМИЛЫ ЧЕРНОЙ: Как не вспомнить покойного Селестина Моисеевича Тумаркина, спасителя сына! Вот с кем сказочно повезло! Когда он, седой высокий человек, неторопливо <���…> входил в комнату и, чуть прищуриваясь, оглядывал ребенка своими добрыми глазами, а потом прикладывал стетоскоп к его худой спинке, – сразу становилось легче на душе. И вроде бы хворь отступала. 105

Не брезговал частной практикой даже академик Виноградов, личный врач Сталина. Простых смертных он принимал у себя дома за деньги, как булгаковский профессор Преображенский.

Но на частного доктора нужны средства. Весной 1940-го у Цветаевой денег еще не было. Мура лечили врачи ведомственные – от Литфонда – и государственные. Прививку в школе ставили государственные. К стоматологу он ходил литфондовскому (“пойду лечить зубы к голицынской врачихе”).