Елена Старикова - Суровый Юг

Людмила Михайловна села на предложенный ей стул рядом со столом, накрытым красной тканью. На столе стояли несколько свежих гвоздик в вазе, бутылка с водой и пластиковые стаканчики. Одноклассники с интересом рассматривали приглашенную. Короткие, окрашенные в каштановый цвет волосы, удивительно гладкое, почти без морщин, открытое лицо. Серые прозрачные глаза. Руки, покрытые выпуклой сеточкой голубоватых вен, единственные выдавали возраст женщины. Безымянный палец украшало широкое золотое кольцо с двумя рубиновыми звездочками по центру.

От гостьи исходило такое тепло, что казалось, будто мы знакомы тысячу лет. В классе стояла непривычная тишина. Все заранее подготовленные вопросы куда-то улетучились из моей головы, и Людмила Михайловна, каким-то чудесным образом поняв это, начала свой рассказ.

– Когда началась война, мне было семь лет. Мы с родителями и старшим братом Колей жили в Киеве, на Украине. Папа и мама работали инженерами-технологами на знаменитом заводе макательных изделий «Красный резинщик».

– Каких изделий? – переспросил отличник и главный зануда нашего класса Толя.

– Макательных, то есть резиновых изделий, изготовленных без швов, – спокойно пояснила гостья. – Например, в 30-е годы прошлого века были очень популярны галоши, изготовленные таким способом. Нигде в мире еще не применяли штамповку для их производства. Только в СССР.

Удовлетворенный ответом Толя стал внимательно слушать дальше.

– А вы помните, как началась война? – завуч решила вернуть разговор в прежнее русло.

– Очень отчетливо, – негромко произнесла Людмила Михайловна, и взгляд ее вдруг сделался печальным. – Накануне папа с большим трудом купил себе и Кольке билеты на открытие нового стадиона. После спортивного парада должен был состояться матч киевского «Динамо» с ЦДКА. Вечером мы по традиции собрались в большой комнате за столом. Папа и брат с жаром обсуждали перспективы любимых динамовцев. Мы с мамой старательно удаляли косточки из молодой черешни, чтобы завтра побаловать домочадцев фирменным пирогом. Спать легли в тот вечер не сразу, уж слишком были возбуждены разговорами о предстоящем событии.

Чувствовалось, как тяжело даются нашей гостье воспоминания, голос ее заметно дрожал. Так бывает, когда пытаешься сдержать слезы.

– Около 7 часов утра я проснулась от страшного грохота. Меня подбросило в кровати, на пол со звоном падала посуда, этажерка с книгами покатилась по полу и уперлась в стенку рядом с балконом. За окном, где-то в районе киностудии, полыхало яркое пламя. Мама в одной сорочке, босиком, прямо по осколкам уже бежала ко мне. Схватив в охапку, она укачивала меня как маленькую и повторяла: «Все хорошо, моя дорогая, не плачь, все хорошо…», а я вовсе не плакала, видно не успела как следует испугаться и толком не понимала, что происходит. Спустя полчаса взрывы и грохот прекратились. Осторожно подобравшись к окну, мы с мамой увидели множество взметнувшихся к небу пожарищ. На соседней крыше, словно множество орешков, щелкал раскалившийся шифер.

В классе стояла абсолютная тишина. Все, даже самые неисправимые болтуны, превратились в слух. Только ветки белой черемухи, раскачиваемые ветром, настойчиво царапали оконное стекло.

– До полудня все в нашем доме думали, что это военные учения. Только какие-то страшные, с кровью и бомбежками. Потом по радио объявили, что началась война с Германией. Мы с мамой и Колей прибирали квартиру, когда пришел папа и рассказал нам о том, что происходило в городе. Немцы разбомбили почти все мосты, большие заводы и даже Центральный вокзал. Люди в панике бегали по магазинам и скупали все подряд. У сберкасс выстроились огромные очереди, но к вечеру деньги выдавать перестали. На мой вопрос, живы ли животные в зоопарке: «Ведь у них в клетках нет крыши!», папа ответил, что с ними все в порядке. Потом они с мамой закрылись на кухне и что-то долго обсуждали. Папа говорил сухо, как будто рапортуя, а мама все больше плакала.

В глубине класса кто-то тяжело вздохнул.

– Прошло больше недели, мы уже почти привыкли к ежедневным налетам. Как вдруг пришли родители с работы и велели нам с братом собирать вещи: «Завод уезжает в эвакуацию на Урал, и мы вместе с ним». Позже мы с Колей узнали, что отец записался добровольцем на фронт, хотя как высококлассный специалист имел бронь.

Людмила Михайловна налила себе в стакан воды из стоящей на столе бутылочки, сделала несколько мелких глотков. Ребята сидели не шелохнувшись.

Поставив стакан с остатками воды на красную поверхность стола, она продолжила:

– Поздним вечером 29 июня 1941 года я, мама и брат сели в открытый полувагон эшелона, перевозившего работников и оборудование «Красного резинщика» в далекий холодный Свердловск. Тогда мы еще не знали, что едем на Урал насовсем и в Киев приедем только спустя двадцать лет, в составе экскурсионной группы передовиков резиновой промышленности.

Наша гостья встала, вышла из-за стола и остановилась в проходе между первым и вторым рядом парт. Внезапно ее лицо стало суровым, ласковые до этой минуты глаза превратились в кусочки серого гранита.

– До Свердловска мы ехали почти полтора месяца. Из-за того что одновременно эвакуировалось множество предприятий, поезда двигались медленно, как улитки. В дороге мы с Колей заболели желудочным гриппом. Помню, как мама поила нас сладким чаем, пахнувшим банными мочалками, вприкуску с пшеничными сухариками. А еще я очень боялась «подцепить швей». Кто были эти загадочные швеи и чем они так опасны, я не знала. Дочь формовщика, ехавшая с нами в вагоне, авторитетно заявила, что если они заведутся, то нас обязательно побреют налысо и волосы уже никогда не вырастут.

– А вам не было страшно? Ведь кругом война, фашисты… – я наконец-то решилась задать один из подготовленных вопросов.

– Очень. Я боялась потеряться на станциях во время остановок или во время бомбежек, когда приходилось выпрыгивать из вагона в открытое поле. Я решила, что если я буду слабой, то предам Родину и солдат, бесстрашно воевавших на фронте. И старалась сдерживать слезы.

Людмила Михайловна посмотрела в окно. Ветер стих. За окном светило бледное уральское солнышко.

– В Свердловск мы приехали в начале августа. Город встретил нас серыми свинцовыми тучами. Никто и подумать не мог, что летом бывает +9, и поначалу мы очень мерзли в своей легкой одежде. Наш эшелон разгрузили прямо под открытым небом, у недостроенного трехэтажного здания с зловещим названием «Убойно-утилизационный мясокомбинат». Почти одновременно с нами прибыл «Красный треугольник» из Ленинграда. Московский «Каучук» приехал последним, уже зимой.