Василий Корганов - Бетховен. Биографический этюд

Орган в церкви святого Ремигия, на котором играл десятилетний Бетховен

В июне 1785 года состоялось торжественное посвящение эрцгерцога в сан архиепископа курфюрстом трирским. По этому случаю пятнадцатилетний Людвиг впервые надел парадный костюм придворного музыканта; небольшого роста, коренастый, рябой, несколько сутулый, широкоплечий мальчик, с завитыми волосами, сплетенными на затылке в косичку, был довольно смешон в своем зеленом кафтане, белых шелковых чулках, в башмаках с черными шелковыми бантами, в белом с разводами жилете, расшитом широкими золотыми галунами, со шпагой на боку и треуголкой под мышкой.

Ни внешность, ни средства Людвига не соответствовали подобным нарядам и парадам, а впоследствии, познав суету сует, он относился к этой мишуре даже с нескрываемым презрением. Гораздо более гармонировало с его физическим и духовным складом простое, обычное одеяние, скромные дешевые развлечения в кругу родных или добрых приятелей, тихая, часто уединенная, трудовая жизнь. Уже в детском возрасте он избегал шумных игр сверстников, их экскурсий по многочисленным фруктовым садам Бонна, не принимал участия в их загородных прогулках, катанье на пароме через Рейн, беготне по крепостным валам и скалистым берегам, предпочитая сидеть целыми часами в одиночестве у окна, подперев кулаками голову, пристально глядя вдаль и углубляясь в свои отроческие грезы. Особенности характера и поведение мальчика, в связи с его необыкновенным музыкальным дарованием, вызывали не раз удивление и любопытные взоры боннцев, возбуждавшие в нем веру в себя и рождавшие зачатки эксцентричности.

Единственным празднеством, доставлявшим мальчику необычайное удовольствие, был день ангела матери, когда Людвиг устраивал ей серенаду при торжественной обстановке; лишь только наступали сумерки, три мальчугана уговаривали мать лечь спать, а сами спешили принести пюпитры придворной капеллы и позвать несколько музыкантов; тем временем отец устанавливал посреди комнаты балдахин, ставил под ним кресло, а над последним помещал портрет Людвига-деда, к памяти которого семья относилась с особенным почтением. Старший из братьев, – наш герой, – обставлял торжество это некоторой таинственностью; он бесшумно вводил сюда своих коллег, и по его указанию они начинали играть серенаду, прикрыв предварительно струны сурдиной. Мария-Магдалина, уже привыкшая к такому сюрпризу, каждый раз выражала удивление, спешила надеть свое лучшее платье и по приглашению Людвига располагалась под балдахином. По окончании серенады накрывался ужин, а затем начинались танцы, причем кавалеры снимали обувь, чтобы не тревожить соседей шумом каблуков. Это была поистине немецкая деликатность, ограничивающая чрезмерное проявление веселья там, где оно может причинить кому-либо неприятность. А соседи были все друзья, знакомые, приятели и коллеги. Bonngasse была населена преимущественно музыкантами и певцами придворной капеллы, значительная часть которых состояла из представителей «избранного народа», давшего миру не одного даровитого музыканта; несмотря на остатки средневековой религиозной нетерпимости в этой стране, архиепископ охотно брал евреев к себе на службу, и многие из них оставались долгие годы лучшими друзьями Людвига. Здесь, в одном доме с Бетховеном, жили сестры Саломон, придворные певицы-еврейки; через улицу жил тоже еврей, Франц Рис, – первая скрипка в оркестре курфюрста, отец Фердинанда и певицы Древер; несколько дальше, где Bonngasse переходит в не менее кривую и узкую Kolngasse, проживал валторнист Зимрок, основатель известной издательской фирмы, снабжавший Людвига всеми музыкальными новинками. Этот круг знакомых значительно расширился, когда юного композитора и виртуоза стали приглашать в местные аристократические дома, к графине Вальпург-фон-Бельдербуш, – невестке умершего министра, к графине Хацфельд, – внучатной племяннице покойного архиепископа Максимилиана-Фридриха; сам граф Хацфельд был ревностный поклонник Моцарта, камерную музыку которого изучил до такого совершенства и исполнял с таким увлечением, что автор не раз называл его своим лучшим интерпретатором; все эти знатные особы создали себе из искусства не только развлечение, но главное и почти ежедневное времяпрепровождение. От полунищих ремесленников-музыкантов юноша все чаще переходил в общество меценатов и дилетантов, все чаще он встречался с советником Альштетеном, – любителем квартетной музыки, с камергером фон-Шалем, – изящным пианистом и скрипачом, с советницей Бельцер, охотно услаждавшей слух своих гостей чудным контральто, с тремя братьями Фациус, – сыновьями русского дипломатического агента, капитаном Дантуаном, сочинявшим никому неизвестные симфонии и оперы, с советником Мастио, мечтавшим создать у себя дома постоянный квинтет и осуществившим эту мечту в лице своей дочери и четырех сыновей. Наконец, сам курфюрст Максимилиан-Франц, восторженный музикоман, довольно часто призывал к себе 15-летнего Людвига, чтобы послушать его выразительную игру и оригинальные импровизации. Среди множества знакомых, юный Людвиг отдавал особое предпочтение семье фон-Брейнинг, где он находил все то, чего был лишен в родительском доме. Надворный советник Эммануил-Иосиф фон-Брейнинг погиб при пожаре дворца в 1777 году, оставив вдову лет тридцати и четырех детей: Христофора (род. в 1771 г.), Элеонору (1772 г.), Стефана-Лоренц-Иосифа (1774) и Лоренца-Ленца (1777). Последний был одним из трех друзей молодого композитора, вписавшего ему в альбом, за несколько месяцев до его смерти, следующие строки Шиллера (из «Дон-Карлоса» IV, 21):

Милый, добрый Брейнинг.

Никогда я не забуду времени, проведенного с тобою как в Бонне, так и здесь. Не лишай же меня своей дружбы и будь всегда уверен в моем постоянстве.

Твой истинный друг Л. в. Бетховен. Вена, 1 октября 1797 года.

Члены этой семьи издавна занимали почетные должности Тевтонского ордена, прадед и дед были некогда его канцлерами; ныне дядя, брат матери, занимал этот пост; семья была состоятельная и принадлежала к местной аристократии, дети воспитывались в рамках строгой нравственности, посвящали много времени литературе и часто развлекались музыкой. Зимой Людвиг проводил в этой семье большую часть дня, а летом его брали с собой в имение дяди, Керпен (между Кельном и Ахеном); мать семьи умела подчинить мальчика своему влиянию, здесь он чувствовал себя легко, свободно, здесь появлялась улыбка на его лице; здесь он проникался верой в добродетели, которые руководили им впоследствии, здесь он научился ценить людей и уважать человеческое достоинство; здесь он встретился с семнадцатилетним Вегелером, впоследствии лучшим своим другом, мужем Элеоноры и профессором боннского университета, основанного Максимилианом-Францем вскоре по приезде в свою резиденцию.