Абрам Соломоник - Как на духу

Кое в чем она преуспела. Помню, как уже на выходе из школы она повела нескольких выпускников (в их числе был и я) на встречу со своим прежним учеником, прошедшим войну офицером. Он должен был рассказать нам о выборе будущей профессии. Фактически он рассказывал о своей службе в армии. По ходу повествования он использовал фразу, которая мне запала в душу: «Мы оккупировали Болгарию». Я был поражен. Это звучало диссонансом ко всему тому, что я слышал и читал. Обычный текст звучал так: «Мы освободили Болгарию от фашистских захватчиков». Я много раздумывал об этой фразе боевого офицера, и первые сомнения начали разъедать привычный ход мышления. Но до полного прозрения было еще далеко. Оно приходило постепенно и приняло окончательные формы только в Вологодской области, куда я поехал работать после окончания вуза.

В выпускном классе я много занимался английским языком. Получилось так, что я вновь приобрел частного педагога, причем, педагога хорошего. Немецкий язык в довоенном Союзе имел преимущество перед всеми прочими иностранными языками, которые изучались в школе. После войны ситуация кардинально поменялась: английский вышел вперед, а немецкий отошел на периферию. Кода в нашем классе спросили, какой язык кто хочет изучать, то все, кроме меня, выбрали немецкий, потому что изучали его раньше, а я выбрал английский. Вышло, что у школьного учителя английского языка в десятом классе остался лишь один ученик. Мы здорово продвинулись за год: моей преподавательнице нравилось преподавать, а мне – изучать. Язык на выпускных экзаменах я сдал блестяще и продолжал им заниматься все годы пребывания в вузе. Позднее он стал меня кормить.

Закончились экзамены в школе, и я поехал на лето в Невель к дяде с тетей. К тому времени они вернулись домой из Ярославля и жили вдвоем. Им пришлось пережить трагедию потери старшего сына, а Гава все еще служил в армии. После победоносного окончания войны его часть осталась дислоцированной в Германии, потом ее перебросили на юг России, в астраханскую область. Там Гава встретил девушку, на которой женился, и после демобилизации он остался жить в тех краях в семье своей жены. В Невель он наезжал редко, и дядя с тетей встретили меня как сына. Отдохнув после экзаменационной нервотрепки и заведя множество новых знакомых и товарищей в Невеле, я вернулся в августе 1945 года домой сдавать вступительные экзамены в юридический институт. Для меня начиналась новая эпоха, эпоха студенчества.

Я выбрал юридический вуз потому, что внутренне еще не расстался с идеей стать дипломатом, а юридическая карьера казалась мне правильным шагом в этом направлении. На самом деле одно вовсе не вело за собой второе. Да и мог ли я рассчитывать на что-либо подобное в условиях набиравшего силу антисемитизма? Поступить в юридический институт им. М. И. Калинина оказалось для меня несложно. Вступительные экзамены были по гуманитарным дисциплинам, в которых я чувствовал себя в родной стихии. Институт размещался в доме на Университетской набережной, рядом со зданием Двенадцати коллегий. Когда-то в этом доме жил первый генерал-губернатор Петербурга, Александр Данилович Меншиков.

Формально наш вуз не был частью юридического факультета в Университете, он имел собственные администрацию и бюджет; но де-факто деятельность этих двух юридических учебных заведений, близко расположенных друг от друга, часто пересекалась, и они были тесно связаны между собой. Многие лекторы читали в обоих вузах, часто проводились совместные мероприятия. Наши учебные аудитории, как я сказал, располагались в Меншиковском дворце, в нескольких шагах от Ленинградского университета. Интерьеры дворца были роскошными, и повсюду стояли книжные шкафы со старинными фолиантами, покрытыми толстым слоем пыли. Их никто и никогда не касался, для будущих советских юристов они не представляли никакого интереса.

В самом начале августа 1945 года, в разгар моей экзаменационной сессии, произошло событие, изменившее ход человеческой истории. Американцы сбросили две атомные бомбы на Японию, и Вторая мировая война прекратилась. Я узнал об этом, придя на очередной экзамен и прочтя в газете кратчайшую заметку в несколько строк, буквально следующее: «США сбросили на японский город Хиросима атомную бомбу». И все – никаких комментариев. Широкой публике это ни о чем не говорило: ни что такое атомная бомба, ни какое значение все это имело. Я прочел и отложил газету в сторону; у меня были иные, более важные заботы. Сталин и его правительство, по-видимому, хотело замолчать колоссальное значение этого факта, открывавшего пути в неизведанное и обнаружившего серьезное отставание страны Советов в научных исследованиях. Они этого в полной мере добились. Лишь позже, со значительным опозданием начал доходить до нас смысл происходящих событий.

К тому времени я уже приступил к занятиям в институте. Наш курс был первым в истории этого вуза. Его костяк составляли демобилизованные воины, прошедшие тяжкую школу войны. Они были намного старше меня и еще нескольких гражданских, пришедших на студенческую скамью сразу после окончания школы. Мы разительно отличались одеждой, интересами, вкусами, а, главное, – образом мышления.

Демобилизованные щеголяли в своих военных шинелях, некоторые – в галифе и сапогах. Молодые студенты, пришедшие после школы, были одеты кто во что горазд. Я, например, на первом курсе носил морскую рубашку с огромным четырехугольным воротом, откидывавшимся назад. Ее мне сшила мама одного из моих знакомых мальчиков, которому я помогал в школьных занятиях математикой; ей нечем было расплатиться со мной, но очень хотелось отблагодарить. Вместо пальто я носил кургузую коричневую кофту, которую мама купила по случаю и которой я ужасно стеснялся. Студенты, прошедшие войну, были гораздо старше молодой поросли, легко сходились и расходились со своими пассиями, а мы только к этому приобщались. Но все это не мешало нам дружить друг с другом и по большей части друг друга уважать. На фотографии, помещенной ниже, запечатлена группа студентов на семинаре в одной из комнат дворца. Видны шкафы с книгами и непременный портрет вождя. Я (в очках) сижу в первом ряду, слева от меня – мой друг Люциан Васильев, а рядом с ним – один из старших студентов в шинели.

Я подружился с двумя фронтовиками – Колей Осиповым и Алексеем Левашовым. Оба они хлебнули горя во время войны, о чем вспоминали довольно часто. Я прислушивался к этим разговорам с душевным волнением, но по-настоящему не мог принять в них участия. Зато оба они явно уступали мне в понимании абстрактных, оторванных от жизни юридических тонкостей, и я с удовольствием наставлял их в меру своего понимания изучаемых предметов. Так продолжалось несколько лет, пока мы не кончили курса. Каково же было мое изумление и недоумение, когда по окончании вуза Колю приняли в аспирантуру (он был членом партии), а мою кандидатуру даже отказались обсуждать. Это привело меня к окончательному разочарованию в советских порядках и к расставанию с моими иллюзиями на этот счет. Впрочем, обо всем по порядку.