Абрам Соломоник - Как на духу

Теперь о внутренних событиях в нашей маленькой семье. Как я уже писал, мы в Ленинграде жили с одним из маминых братьев, моим дядей Гришей (в оригинале – Гиршем; на идише Hirsh означает «олень»). Странно, но я абсолютно не помню его визуально. Он отчетливо присутствовал на периферии моей жизни, но никак на нее не влиял. Помню лишь один пронзительный случай. Дядя сидел за столом с каким-то гостем, и они пили водку. Я поинтересовался, что такое они пьют. Дядя налил в стакан несколько капель и предложил попробовать. Мне тогда было лет девять или десять. Я проглотил налитое, закашлялся и выскочил из-за стола. Дядя и гость засмеялись, но мне было не до смеха. Долго еще я испытывал неприязнь к этому напитку, пока в старших классах школы не приобщился к выпивке. Однако пил я всегда в меру и не чувствовал никакой зависимости от зелья, коим славится земля русская. Дядя Гриша погиб во время блокады Ленинграда в Отечественную войну. Просто исчез, как будто не жил. Нас с мамой рядом не было, мы были в эвакуации.

Кроме дяди Гриши других маминых братьев я до войны не встречал. Зато с ее единственной сестрой, тетей Машей, я был знаком очень хорошо. Это была как бы моя крестная мама, потому что ее муж, дядя Исаак, держал меня на руках во время обрезания. Этот обряд по религиозной еврейской традиции означает приобщение евреев к Богу, символизирует союз с Богом всех младенцев мужского пола. Он столь же естественен для евреев, как крещение для русских, и даже самые отпетые атеисты вроде меня не в силах от него отказаться. Ко мне тетя и дядя относились как к собственному сыну, и до войны я ежегодно проводил у них большую часть летних каникул. У них было два сына – Меир был старшим, а Гавриил (для близких Гава) был моего возраста и главным моим покровителем в чуждой для меня обстановке провинциального окружения. Они же спасли мне жизнь в первые месяцы войны, о чем я подробно расскажу далее.

Если уж зашел разговор о еврействе и еврейской традиции, я хотел бы его продолжить. Моя мать и ее поколение относились к тем евреям, которые почувствовали себя освобожденными революцией от ограничений и гонений, которым подвергались в царской России. Поэтому они с таким энтузиазмом приветствовали Октябрьскую революцию и способствовали ее начинаниям. В первые годы Советской власти они широким потоком влились в ряды строителей нового общества и добились в этом деле значительных успехов. Когда Сталин выкорчевывал наивные лозунги свободы, равенства и братства из реальной жизни страны, он не забыл и роль евреев в осуществлении революционных преобразований. По его собственному признанию он «подобно Моисею вывел евреев из Политбюро», да и изо всех верхних эшелонов власти вообще. Последующие властители страны вплоть до перестройки придерживались такого же курса.

Пережить и принять два таких решительных поворота (сначала к полной свободе и даже привилегированному положению, а затем к числу вытесняемого и подвергающегося ограничениям меньшинства) удалось очень малому числу евреев. Поколение моих родителей в основном оставалось до конца приверженцами советских лозунгов, одновременно находясь в плену старых традиций. А новое поколение евреев, видя то, что происходит в стране, постепенно освобождалось от фальшивых заверений и училось бороться за свою независимость. Этот последний путь прошел и ваш покорный слуга.

В такой ситуации неизбежны нестыковки, некоторые из них я обнаруживаю и в своей судьбе. Первое, что приходит на ум, – это ситуация с моим именем. Меня назвали Абрамом по деду с отцовской стороны. Он жил в Литве и был по тем временам довольно продвинутым человеком, поскольку исправлял должность присяжного поверенного в маленьком городке по имени Свенчоне. Позднее, попав в Литву, я нашел его могилу на местном еврейском кладбище. Могила уже наполовину вошла в землю, надгробный камень валялся рядом. Я прочел на нем надпись на идише, удостоверявшую, что в могиле похоронен именно мой дед. Водрузив камень на место, я сфотографировал могилу и привез фотографию папе. Он был счастлив. По его реакции я понял, насколько он был привязан к деду, чем и объяснялось то, что я был наречен в честь него. Кстати, деда убили польские жолнеры, захватившие часть Литвы сразу по окончании Первой мировой войны, просто потому, что он был пейсатый еврей, одетый в длинный черный халат.

Имя Абрам не принесло мне счастья ни в детстве, ни в юности. Большинство антисемитских анекдотов имели своими героями именно Абрама и Сарру. Хорошо осведомленный об этом, я всячески увиливал от того, чтобы представляться как Абрам. В детстве я пользовался именем, которым называли меня в обиходе, – Бома; в юности представлялся при знакомстве с девушками как Борис или еще как-либо. Лишь в Израиле я стал полноценным Абрамом, и в таковом статусе пребываю до сих пор.

Я не помню чрезвычайных антисемитских выпадов в свой адрес во дворе: меня охотно принимали в общие игры и не оскорбляли словесно либо физически. Зато разговоров относительно «презренных евреев вообще» я наслушался вдоволь. Вспоминается эпизод в пионерском лагере, когда мне было 11 или 12 лет. Я сблизился с мальчиком моего возраста, и мы с ним прекрасно проводили время, пока однажды он не выдал при мне тираду о том, что евреи, мол, вредный народ, и что Гитлер прав, когда их уничтожает. Это, несомненно, было повторением речей, которых он наслушался в семье, потому что ко мне он относился вполне прилично. После этого я порвал с ним отношения, но долго раздумывал о том, почему так относятся к евреям и как надо себя вести по этому поводу. Всякий раз у меня появляется неприятный привкус во рту, когда я вспоминаю об этом эпизоде.

Я упомянул только что пионерский лагерь – расскажу о нем. Обычно на летние каникулы мама спроваживала меня к тете Маше в Невель. Одним летом ей удалось достать путевку, и она отправила меня в пионерский лагерь, который располагался на Карельском перешейке недалеко от Ленинграда. Стало быть, это было после финской кампании, когда Советы захватили Карельский перешеек. Лагерь оказался привычной организованной тусовкой подростков, имевшей своей целью их дальнейшее идеологическое оболванивание. Тем не менее, мне есть что вспомнить именно об этом лагере, где я попробовал себя в незнакомом детском коллективе. Я чувствовал себя в своей тарелке, быстро подружился с несколькими ребятами, принимал участие в спортивных играх, шутил, пел и веселился.

Во главе нашего отряда оказался симпатичный воспитатель. Он покорил меня тем, что пересказывал нам разные книги и фильмы, которые он видел, а мы нет. Его рассказы я обожал. До сих пор помню сагу о Зорро, герое из Мексики, который горой стоял за угнетенных и обиженных. Он «одним махом семерых убивахом», и это привлекало больше всего. Прилагаю групповую фотографию из лагеря (я – первый слева в нижнем ряду). На обороте этого фото наш воспитатель написал: «Будь таким же веселым, но дисциплинированным».