Ольга Полякова - За одним столом

Описываю наиболее яркие составляющие этой вспышкообразной мозаики в их более или менее хронологической последовательности.

Даренка

Было кое-что странное в самом моем рождении.

Мой отец провоевал всю войну. Каждый год – ранение, госпиталь, потом повышение в звании и возвращение на фронт. Последний осколок попал в пах, и врачи сказали, что у него никогда не будет детей.

После победы его не отпустили из армии, и он написал заявление с просьбой о демобилизации. Кто жил в России, понимает, что значило тогда написать такое заявление. Отца отдали под трибунал. Одно из чудес папиной жизни: в «тройке», которая и составляла трибунал, оказался друг его отца, который «отмазал» его от расстрела. В 46-м, разжалованный до капитана, мой отец вышел на волю. Видеть его изможденное лицо на фотографиях того времени – страшно.

В 48-м в возрасте 44-х лет отец начал дневник, назвав его ИТОГИ. На первых страницах он пересматривает всю свою жизнь, перечисляя короткими назывными предложениями события, имена людей и названия городов. В конце фраза: «И светлая Яся, что не для меня».

Светлая Яся – моя мама. Тогда это была худенькая девушка, голубоглазая альбиноска в очках с толстыми линзами. Она была на 20 лет младше отца, и он звал ее «девочка из детского сада». Их познакомила Лиза, сокурсница мамы по Истфаку МГУ. Лиза жила в одной квартире с вдовой папиного брата, Лёни, и там часто встречалась с папой. Она влюбилась в него, но вскоре поняла, что ее желаниям не суждено сбыться. И тогда она решила, что сама найдет ему подходящую жену.

– Я ни с кем из подруг его не знакомила, только с твоей мамой познакомила, – так сказала восьмидесятилетняя Лиза, уже совсем слепая, когда мы сидели летом на террасе нашей дачи в последний год ее жизни.

Маму по паспорту звали Унга, но это угрюмое имя настолько диссонировало с внешностью, что за ней прочно и на всю жизнь закрепилось имя Яся, которое было ей впору. Понятно, почему папа написал «Яся, что не для меня», ведь ему сказали, что детей не будет, и он, как честный человек, сообщил об этом той, которую полюбил. Мама очень огорчилась, потому что тоже его полюбила и хотела от него ребенка. И тогда она пошла советоваться к Зайцу .

Зайцем в Историческом музее, где мама тогда уже работала, звали Зою Александровну Огризко. Когда-то в комсомольской молодости она отреклась от своего отца-священника, а потом, потеряв маленького сына, вернулась к вере. В доме у нее стоял шкаф, в котором был иконостас, и многие в ГИМе про это знали, но никто ее не выдал. Наверное, она была мудрой женщиной, поэтому мама и пошла с ней советоваться. Заяц сказала, что никто не знает, что будет, и рождение ребенка – дело божеское.

– Если любишь, выходи за него замуж, а я помолюсь, чтобы у вас родился ребенок, – так, или примерно так, она сказала моей маме.

Наверное, она хорошо молилась, потому что в 52-м, когда папа и мама поженились, мама была уже беременна. Тот факт, что я родилась, очевидно, надо считать первым чудом моей жизни. Таких детей, я слышала, в народе называют «даренками» от слова «подарок». Это слово неожиданным эхом отозвалось в 2011 году, когда я переехала в Израиль 2.

Восточный сон

Самый ранний из странных снов приснился мне, кажется, еще до детского садика. Но помню его всю жизнь, и в своем месте расскажу, как он вернулся ко мне при весьма чудесных обстоятельствах.

Мне снилось, что я-младенец лежу на земле, завернутая в какие-то пеленки, которые по ходу дела сами собой разворачиваются, освобождая мое тело для движений. Метрах в трех от меня кру́гом стоит толпа причудливо одетых людей. Яркие, по-восточному просторные, шальвары, перепоясанные шарфами, пестрые рубахи, халаты и накидки. Здесь только мужчины – в тюрбанах, фесках и головных платках, усатые и бородатые, вооруженные мечами, кинжалами, плетками и ятаганами. Все они показывают на меня пальцами и переговариваются громким шепотом на непонятном языке. Они разглядывают меня, а я разглядываю их. Ими движет какое-то необъяснимое восхищенное, опасливое любопытство – они хотят как следует рассмотреть меня, и при этом не решаются подойти слишком близко. Но все же подходят, неумолимо сужая круг.

И вот, когда их огромные, усатые, слишком мужественные лица со всех сторон уже нависают надо мной и между ними виден лишь маленький просвет неба, я начинаю орать и барахтаться в своих пеленах… И просыпаюсь в страхе и слезах.

Не понятно, откуда моя детская психика взяла такой обильный и яркий строительный материал для этого сна. Не помню, чтобы у нас в доме было что-то восточное, книжек я точно еще не читала, да и телевизора тогда еще не было…

Денежный сон

Вот еще один из совсем ранних снов, не совсем понятный, но запомнившийся.

В моем дошкольном детстве мы с мамой и папой жили в большой коммуналке на Хохловском переулке, который упирался в Иоанно-Предтеченский монастырь. Напротив монастыря на нашей стороне при повороте на Старосадский стояла церковь, тогда служившая каким-то хранилищем.

И вот мне снится, что выхожу я одна-одинешенька поздним вечером из дома и бреду по каким-то неопределенным ночным делам сначала по Хохловскому, потом сворачиваю на Старосадский. Как раз на повороте, напротив монастыря замечаю, что под ногами у меня крутятся под ветром какие-то… нет, не листья, а бумажки. Наклоняюсь рассмотреть их – а это деньги… И, оказывается, тем же денежным ветром к кромке тротуара намело множество монет. Они разбросаны тут и там, лежат блестящими кучками, шуршат и позвякивают, посверкивают в лучах ночных фонарей. Загребаю их ногами, как снег. Зачерпываю горстью, чтобы получше разглядеть отчеканенные рельефы. Прихватываю несколько бумажек и тоже разглядываю под фонарем. Интерес к деньгам у меня явно эстетический, коллекционный – они красивые, и мне любопытно, что там на них изображено…

И тоже эта тема потом откликнулась через много лет во время одной из медитаций 3.

Синий или зеленый?

Помню себя в детском саду во время дневного сна. Лежу макушкой к окну, оттуда сквозь занавески пробивается солнце, там – весенняя жизнь. А я тут валяюсь без дела, и нельзя вскочить и побежать на улицу. Одно мучение! Ворочаюсь и страдаю.

И тут кто-то невидимый спрашивает:

– Ты какой цвет больше всего любишь?

Интересный вопрос. Принимаюсь ответственно и обстоятельно обсуждать его сама с собой и сравнивать цвета. Понимаю, что на этот вопрос надо обязательно ответить, что очень важно ответить именно сейчас, и главное, ни за что нельзя ошибиться.

Представляю себе зеленые деревья. Боже, как я люблю этот густой, шевелящийся на ветру, щебечущий и живой зеленый. Обожаю! Но небо – оно синее, и в него можно уходить, уходить, уходить бесконечно, и никогда не достичь дна… Синий! Или все-таки зеленый? Конечно, синий! Да, я точно выбираю синий – точно-преточно!