Ольга Полякова - За одним столом

– А помнишь, как твой папа водил нас собирать мармелад?

– Не помню… – И тут же начала вспоминать.

Митя принялся что-то об этом рассказывать, но я его уже почти не слышала – смотрела внутренним зрением замечательное кино из моего детства.

Мы едем куда-то на электричке. Мы – это два семейства с тремя детьми, включая меня. Потом карабкаемся вверх по сыпучей песчаной насыпи и, наконец, взбираемся на пути, которые блестящими змеями скользят вдаль, стремительно сужаясь и утягивая за собой взгляд. Теперь съезжаем по той же сыпучей насыпи вниз, на другую сторону железной дороги.

Новая сцена: синее одеяло на зеленой траве. На одеяле термосы, бутылки с дюшесом, какие-то овощи и бутерброды с плавлеными сырками.

Папа заранее готовился к таким походам: брал компас, перочинный нож, защитного цвета выгоревший рюкзак с потертыми кожаными ремнями, панамку и батон. Этот батон белого хлеба он предварительно резал пополам вдоль, прижимая его одним концом к груди и держа нож лезвием на себя. Каждую половину затем намазывал маслом и выкладывал на масло плавленые сырки. Когда половинки склеивались обратно, получался огромный бутерброд, который можно было резать или просто разламывать на маленькие бутерброды.

И вот, мы все сидим на синем одеяле, поджав ноги, болтаем и жуем папины бутерброды. Солнце светит, облака плывут, деревья разбрасывают тени по всей картинке и кто-то чирикает над нами.

А потом папа зычно вопрошает:

– Ну, други, кто пойдет со мной собирать мармелад? – Подмигивает и лихо закручивает несуществующий ус.

– ???

Это мы с Митей и Алешей так удивляемся. Бежим за папой в сторону каких-то зарослей, источающих медовый аромат, за которыми открывается солнечная поляна, поросшая мармеладом. Он растет желтыми засахаренными кусочками на множестве травинок – глаза разбегаются. И мы пасемся на этой поляне, засовывая мармелад за щеки, а когда щеки уже полны, собираем его в кульки, свернутые папой из газеты… А потом несем свои трофеи к синему одеялу, чтобы взрослым тоже досталось немножко от нашего волшебного счастья…

Боже мой! Как он додумался это сделать, сочинить эту живую сказку?! Ведь он заранее все продумал: надо было купить мармелад, а потом улучить время и нанизать его на множество травинок, свернуть кульки… Он хотел, чтобы у детей было чудо. И он его просто создал. Оно так и осталось во мне как чудо, как папин подарок. Значит, и у Мити тоже, раз он вспомнил о нем сейчас.

Дорогой Митюша, ты даже не представляешь, что ты тогда для меня сделал! Все изменилось в одно мгновение. Моя ярость тут же испарилась, чудесное воспоминание унесло меня из тяжелого контекста этого дня в огромный свет того детского чуда. За несколько секунд, прежде чем вернуться в здесь и сейчас, я успела отдохнуть в той вечности.

Сразу подумала, что это отец посылает мне свою любовь – говорит со мной через Митю. Мысль, надо сказать, совсем не характерная для той поры моей жизни. Но да, я была уверена, что это так. Бывают мысли и ощущения настолько очевидные, настолько несомненные, что сознанию остается только регистрировать их.

Сейчас, в который раз вспоминая все это, догадываюсь, что нужен был именно Митя, чтобы вызвать во мне ту ярость, и разрушить с ее помощью марево боли, в которое я тогда была замурована наглухо. И только в эту брешь смогло просочиться утешительное мармеладное воспоминание.

Тем временем мы доехали до крематория, и я снова побежала с какими-то бумагами что-то оформлять. Все внутри снова заполнилось туманом и болью.

И вот мы все стоим в зале с высоким потолком и стрельчатыми окнами. Откуда-то звучит подвывающая музыка, которая должна отжать из наших глаз слезы, что она и делает с большинством присутствующих. Только не со мной. Я не плачу, как не плакала и все предшествующие дни. Просто стою и смотрю. Люди подходят к гробу, кладут цветы, говорят какие-то слова, мама гладит папино лицо. Я не могу и не должна прикасаться к мертвому телу. Почему? Откуда я знаю. Мне нельзя – и это все, что я знаю. Поэтому просто смотрю.

Теперь смотрю за окно. Там растут сизые пирамидальные елки, как у кремлевской стены. На каждой елке сидит по сороке. Они как-то странно себя ведут, эти птицы: вот одна поднялась с ветки и полетела в сторону соседней елки, застыла в воздухе – зависла с распростертыми крыльями и висит. Вот, опять полетела. Теперь другая решила поменять елку, и тоже зависла на полпути, позволяя рассмотреть переливы своих перьев. Что тут такое творится?

Тогда время первый раз обнаружило свою прерывистость. Может, и не первый, но тогда я впервые это осознала. И в этот момент вся моя тяжесть ушла, растворилась, накрыл необычный блаженный покой.

Изнутри этого покоя я увидела пламя. Большой прозрачный огонь в форме пламени свечи стоял над головой отца. Этот огонь был, несомненно, живой, очень ясный и теплый, он слегка колебался, то и дело склоняясь в мою сторону, как будто его направляло невидимое дуновение. С ним можно было общаться без слов и мыслей, одним только чувством. И это чувство не было печальным, скорее просто тихим, как звук струны. Этому звуку не мог помешать ни громыхающий с потолка Шопен, ни речи, ни рыдания. Мне было хорошо в моем покое, в этом струнном общении с отцом, с этими зависающими птицами. Я снова покоилась в вечности, где не было места страху и печали.

Не знаю, как долго это продолжалось в привычном времени. Панихида закончилась, служительница в черном платье и траурном лице попросила закрыть гроб крышкой. Пламя над папиной головой дернулось, затрепетало и вытянулось в мою сторону почти горизонтально, как стрелка компаса. Гроб закрыли, но пламя осталось и над крышкой, оно уехало вместе с гробом за занавеску, где в глубине горел огонь.

Потом много раз боль и тоска по отцу настигали меня, были и слезы, и страшные сны, и тяжелые мысли, и горькие сожаления. Но забыть тех сорок и то пламя живое – уже невозможно.

Потом много раз спасалась моей незабвенной мармеладной полянкой. Однажды даже сочинила про это стих. Стих не ахти, как и все, что рифмуется на заданную тему, но все же:

Ненастный день – и мокро, и безлюдно…

В такой тоске не жалко умереть.

Иду домой, и мне сегодня трудно

Дышать и даже на небо смотреть.

…Прозрачная перевернулась склянка

Каких-то очень внутренних часов:

Опять в глаза нездешняя полянка

Под шелест позабытых голосов.

Я там ползу среди цветов и буду

Ползти всегда! Мы ищем древний клад:

Моим отцом придуманное чудо –

Желтеющий на стеблях мармелад…

Нашла! Взорвался свет, звенит и дышит,

Касаясь рук, висков и губ…

Воистину, и мертвой я услышу

Гром этих труб!

…Уже темнеет – мокро и безлюдно.