Виктор Меркушев - «Лесной царь» – Иван Шишкин

Преподаватели много раз склоняли талантливого ученика оставить пейзаж и заняться исторической живописью, считавшейся более достойным занятием для художника с таким истовым трудолюбием и столь редким дарованием. Но Шишкин не считал, что пейзаж может в чём-то уступать иным жанрам живописного ремесла. Как бы не наоборот! «Пейзажист – истинный художник, – запишет позже Шишкин в своём дневнике, – он чувствует глубже, чище (…) Природа всегда нова и всегда готова дарить неистощимым запасом своих даров, что мы называем жизнь. Что может быть лучше природы!»

После окончания училища в 1856 году, Шишкин поступает в Императорскую Академию художеств в Санкт-Петербурге в пейзажный класс Сократа Воробьёва и поселяется на Васильевском острове, недалеко от Академии. Город не понравился художнику, что, в общем-то, понятно, если учитывать его замкнутый характер и любовь к уединению. Столица кажется ему ярмаркой тщеславия, сосредоточием «утончённого разврата и пустой фланёрской жизни». Даже само архитектурное обличье города представляется Шишкину холодным и пугающим, с пёстрыми грохочущими мостовыми, высокими глухими стенами, зимой упирающимися в серое небо, а летом – подсвеченными болезненным румянцем бутафорских белых ночей.

Петербург середины XIX века уже не пушкинский ликующий град с «тёмно- зелёными садами», с «отдалённым стуком дрожек» и «дремлющей рекой», отражающей в своём «весёлом стекле» божественный лик Дианы… Это имперская столица, которой было суждено первой ощутить противоречивость реформ Александра II, с обнажившимися социальными контрастами и пугающими крайностями в воззрениях людей и их поведении. Петербург этого периода хорошо показан в романах Достоевского, Крестовского, поэзии Некрасова и творчестве других российских литераторов. Здесь «кроме фонаря всё дышит обманом». Трудолюбивому, основательному и благорассудительному Шишкину такой город представлялся неуютным и тяжёлым, лишённым элементарного порядка и трезвости. Как там у Достоевского: «Нестерпимая же вонь из распивочных, которых в этой части города особенное множество, и пьяные, поминутно попадавшиеся, несмотря на буднее время, довершали отвратительный и грустный колорит картины».

Зато пригороды Санкт-Петербурга стали для Шишкина самой настоящей отдушиной и творческой лабораторией. Он много рисует и пишет, и уже через несколько месяцев обучения в Академии получает две малые серебряные медали: одну за картину «Вид в окрестностях Петербурга», другую за рисунки, исполненные летом в Дубках под Сестрорецком.

Обучение в Императорской Академии художеств строилось на следовании академическим образцам, проникнутым духом романтизма, с его идеализацией действительности, театральностью и внешней красивостью. Многие талантливые сотоварищи Шишкина по обучению в пейзажном классе так и не смогли выйти за эти академические рамки, опираясь в своём творчестве исключительно на хорошо усвоенные приёмы и правила. В числе этих выдающихся пейзажистов можно упомянуть Юрия Клевера, Николая Абуткова, Александра Киселёва, Арсения Мещерского, Виктора Резанова…

Летняя практика воспитанников Академии проходила на Валааме и с пейзажей, выполненных Шишкиным на этом ладожском острове, пожалуй, и следует вести счёт работам, отмеченным его особым авторским стилем, когда запечатлённая природа живёт на холсте независимой от человека жизнью, являясь к нему как неколебимая стихия, во всей своей мощи и монументальном величии. Все внимательно выполненные детали не дробят изображение, а собираются в единый целостный ландшафтный портрет, где всякая подмеченная частность рассказывает о характере изображаемого места, формирует его неповторимое и живое обличье.

За работы на Валааме Шишкин получает множество наград и поощрений, а за картину «Вид на острове Валааме. Местность Кукко», экспонированную на академической выставке 1860 года, удостаивается Большой золотой медали, дающей ему право на заграничный пансион. Совет Академии был немало удивлён запросу Шишкина разделить своё пансионерство надвое: одну половину посвятить загранице, а другую – работе в России и изучению русского пейзажа. Среди всех выпускников Академии, удостоенных Большой золотой медали, о такой просьбе администраторы и преподаватели Академии слышали впервые.

Шишкин едет за границу только в апреле 1862 года, а не сразу после окончания Академии. Перед поездкой он посещает свои родные места, Елабугу, где много работает с натуры.

Свой пансионерский маршрут Шишкин начинает с Германии, с Мюнхена, где какое-то время работает в мастерской братьев Адамов. Мюнхен оставил у Шишкина дурное впечатление из-за неприятного инцидента, повлекшего за собой судебное разбирательство. В пивной группа немцев начала презрительно отзываться о русских и о России. Шишкин вступил в спор, закономерно перешедший в драку. Обидчики были посрамлены и сокрушены, и им не оставалось ничего иного, как только жаловаться на могучего русского. Занятно, что в деле фигурировал железный прут в три пальца толщиной, который Шишкин изогнул в дугу. Суд оправдал русского богатыря, а немецкие художники в знак уважения к патриотической позиции талантливого коллеги понесли его из зала суда на руках в ближайшее питейное заведение.

После Мюнхена Шишкин направляется в Швейцарию, в мастерскую анималиста Рудольфа Коллера, у которого берёт уроки изображения животных. Шишкин не перестаёт учиться и как он однажды заметит: «Художник и ученый совершенствуются до конца своих дней».

Летом 1864 года Шишкин вместе с другим художником Львом Каменевым работает на пленэре в Тевтобургском лесу. Казалось бы, ну вот они, наши отечественные барбизонцы! Хотя тех, правда, было числом поболее, да лес был не саксонский, а французский – Фонтенбло. Любопытно, что перед тем как углубиться в заповедные чащи Тевтобургского леса, Шишкин посетил Париж и имел возможность видеть картины Теодора Руссо, Жюля Дюпре, Констана Тройона и других барбизонцев. Но их творчество не впечатлило «царя леса», как назовут Шишкина чуть позднее. Только стоит ли удивляться, что Шишкина оставили равнодушным предтечи импрессионизма, ведь он понимал пейзаж совершенно иначе, нежели они. Лес для Шишкина – это не освоенный сознанием и чувством феномен природы, а потому сопричастный и понятный человеку, но особенная стихия, исполненная тайн и неодолимой силы. Лес в его работах совершенно несопоставим с человеком ни по масштабу, ни по своей сути. Два года спустя Шишкин и Каменев вновь окажутся на пленэре в лесу, но уже у себя на родине, в Подмосковье. Там он окончательно утвердится в правильности своего творческого пути и понимания природы. И пансионерская живописная практика в Тевтобургском лесу в этом отношении окажется весьма кстати.