Владимир Харитонов - Маятник Судьбы

Бабушка Орина меня не любила и, надо признать, было за что…. Некоторое время она жила с нами в доме, построенном лично отцом в неоднократно упоминаемом и любимом мною поселке. Человеком она была верующим: хорошо помню, как по утрам и вечерам она читала молитвы под иконами. При этом стояла с очень строгим и сосредоточенным взглядом, обращенным в молитвенник. Дом был рубленный из добротных бревен, но имел всего одну комнату, она же была и спальней. Правда, имелась еще маленькая кухонька, основную площадь которой занимала большая печь с лежаком. На нем любила спать бабушка. Вот на кухне в углу и стояли эти иконки под самым потолком на специальной полочке….

Был, конечно, и большой не отапливаемый двор, пристроенный к дому сзади, в котором жили куры. А справа к дому примыкала терраса, в которой тоже не было никакого отопления, зато стоял большой старинный сундук. В нем хранилось «ненужное барахло», но которое жалко выбрасывать. Но как любил я в нем порыться – старинные платья, мужские пальто, предметы, назначение которых я не понимал, старые фотографии в рамках под стеклом.

Так вот, когда меня в третьем классе приняли в пионеры, в девять лет, то открыто прививали атеизм детской неокрепшей душе, за что с высоты прожитых лет я уже имею право не очень любить советскую идеологию. Придя домой из школы по зиме, и видя, что никого нет дома, я забрал все иконы бабушки, шесть или семь штук. Все они были небольшого размера, на вид довольно старые. Я вынес их на улицу и положил в снег на большак, как тогда называли проселочные дороги. Проезжающий гусеничный трактор раздавил иконки на мелкие кусочки. Кстати сказать, водитель трактора их, наверное, не видел. Сверху я иконки присыпал снежком. Самое обидное для матери отца было то, что меня за это не наказали, вообще никак, сам не знаю почему….

Удивительно, но в настоящее время я сам стал реально верующим человеком. Много позже мне часто задавали вопрос о том, что подвигло меня к вере в Бога. А как не уверовать в таких условиях – когда ты один в четырех каменных стенах, без крошки пищи в желудке? Если не верить органам чувств и зрения, а просто знать, что здесь со мной находится еще и Ангел-хранитель, да и сам Господь, то все невзгоды переносятся значительно легче. И даже очевидная несправедливость обвинения не становится такой обидной. Конечно, можно взывать к Небесам: « За что Ты со мной так, я же не виноват?», тогда злоба реально наполнит сердце. Вся суть, мне кажется, в правильной постановке вопроса, тогда получишь и правильный ответ. Если спросить: «Ради чего мне посылаются такие скорби? Какое благодеяние через них ты уготовил мне, Господи?». Тогда ответ придет сам собой – «Ради того, чтобы уверовал и не потерял то, что для тебя назначено Отцом Небесным». Впрочем, веру в Бога навязывать никому нельзя, это дело каждого – верить, не верить….

Как все рабочие люди отец любил выпить, в свободное от работы время. Но маме это все равно не нравилось, как любой женщине и он, не желая ее обижать лишний раз и выслушивать упреки, искал «нестандартные» пути удовлетворения своей жажды. За десять километров от поселка, в небольшой деревушке Бушариха, где я и родился, проживала моя бабушка по линии матери Прасковья Павловна – женщина пожилая, но с трезвым мышлением и хорошим чувством юмора. Кстати сказать, с этой бабушкой мне реально повезло – она любила меня так, как только может любить бабушка и никто другой.

Так вот, как то под Новый год глава нашего семейства предложил мне съездить с ним на лыжах в лес за елкой. Я, не зная его коварного замысла, конечно, согласился. Надо сказать, что этот праздник для меня был самым главным. Нарядная елка дома, обязательные подарки для детей придавали этому событию особенную значимость. Прекрасное настроение появлялось уже в преддверии праздника. А мой день рождения, например, никогда вроде и не отмечали, даже вообще забывали порой, включая и меня самого.

Мы долго ходили по волшебной чаще. Огромные березы, сосны и ели стояли украшенные снеговыми шапками в какой-то чарующей тишине, присущей только лесу. Через кроны деревьев еле пробивался свет, тем более что день выдался пасмурным. Снега в те времена в лесу всегда было много, и он был достаточно глубоким и рыхлым. Поэтому и я, и отец были на лыжах, привязанных к валенкам веревками. Тогда мы даже и не знали о существовании лыж с ботинками и специальными креплениями.

По ходу движения мы почему-то неизменно приближались к Бушарихе, хотя лес там был не хуже и не лучше, чем прямо за поселком. Даже когда нашли подходящую елочку, то рубить ее сразу не стали, а попали прямо к родной бабушке. Мол, срубим на обратной дороге. Так заверил меня отец. Естественно, мы оба замерзли, тогда все зимы были морозными, не то, что сейчас. Само собой разумеется, что Юрий Логинович попросил у своей тещи «напитку для согреву», зная, что у бабки самогон всегда водился.

Жила она одна – дров привезти, наколоть приходилось просить мужиков, а они брали плату только «напитком». Как «правильная» теща, немного поворчав для порядка, но без особого сопротивления она сдалась и принесла бутылку первача. Отец, выпив залпом 150-200 граммов, подобрел, много шутил, а затем вышел на улицу покурить. Бабка, зачем-то ушла на минутку в комнату, и я на кухне оказался один. Между тем, в стакане оставалось немного самогона, и я глотнул остатки крепкого первача, полагая что «никто не узнает и не заметит». Так я впервые попробовал алкоголь….

Наш отец к подобному «действу» подходил очень строго, и своим детям внушал не прикасаться к крепким напиткам вообще никогда, называя их ядом. Кстати, при таком воспитании до двадцати пяти лет я выпивал очень и очень редко, отдавая предпочтение спорту. А в тот день, для моих одиннадцати лет глоток бабкиного зелья оказался перебором. Когда шли на лыжах домой, я – позади отца, помню, как искрился и скрипел под лыжами предновогодний снег, видел спину отца и какие – то круги перед глазами, которые приближались, множились и вертелись вокруг меня. Голова кружилась вместе с ними, и в конце концов я упал, воткнувшись в глубокий снег. Освободить ноги от лыж я не смог, кричать – тоже, да и руки совсем не слушались. Хорошо, что отец обернулся, увидел меня «в позе напуганного страуса», вытащил из сугроба и водрузил, словно кулек с песком, себе на спину вместе с лыжами. В общем, за елкой он съездил на следующий день и без меня. И я так и не понял – заметил он причину моей «чрезмерной усталости» или нет, но наказания и даже разговора на эту тему не последовало….

…Как порой не хватало мне в тюрьме, для снятия стресса глотка бабкиного чудного лекарства! Но не могу сказать, что я вел там абсолютно трезвый образ жизни, время от времени алкоголь у нас был. Тюремные специалисты умудрялись за одни сутки из черных хлебных корок и сахара приготовить сорокаградусный напиток хорошего качества. Но было это не так часто, как хотелось. А сейчас пока сижу на деревянном настиле вместо кровати, голодный в холодном каменном мешке и надеюсь на то, что рано или поздно наступят лучшие времена. Без веры в эти самые «лучшие времена» в тюрьме можно сойти с ума….