А. Аллилуева - Воспоминания

Мне хочется сказать что-нибудь особенное, чтобы сошла с маминого лица унылая задумчивость, чтобы папа не лежал так, молча, отвернувшись к стенке. Но что сказать? Слежка, работы не найти. Как холодно в Москве! Почему нас заставили уехать так далеко? Я вспоминаю солнечное Дидубе, жаркий берег бакинского моря. А в комнате — мороз.

— Помнишь море? — шепчу я Павлуше. О чем же заговорить еще? Как прервать это молчание? И вдруг звонок! Кто там?..

— Соня пришла! — кричат мальчики.

Как хорошо! Соня сейчас поговорит с отцом, поможет маме.

Соня Липинская — одна из новых друзей, которых мы нашли в Москве. Семья Никифоровых, девочки Хренковы, журналист-большевик Василий Панов — русские революционеры, с которыми сблизился отец в Москве. Всех их постигла трагическая судьба.

Новые приятельницы, девочки-однолетки — десяти-двенадцати лет. Валя и Соня Хренковы играли с нами в доме Никифоровых.

— Их мама в тюрьме… Она революционерка… — говорил мне Павлуша.

Мать Вали и Сони погибла в заключении, покончила самоубийством. Подругу, также заключенную в тюрьму, тюремщики высекли розгами. Тогда Хренкова в знак протеста против надругательства облила на себе платье керосином и подожгла. О ее гибели напечатали в подполье брошюрку. Случайно книжечка эта попала в руки дочерей, от которых все время скрывали смерть матери.

Удар был нестерпимым — младшая, Соня, заболела менингитом и надолго потеряла слух и зрение.

Всегда шумно и весело у Никифоровых. Они любят детвору и умеют занять ее. Мы нетерпеливо ждем, когда мама отведет нас туда. Младший сын Никифоровых Сережа наш ровесник, а старший — двадцатилетний Саша изобретает игры и сам в них всегда главный.

Бедный Саша! Мало жизни было отпущено ему, а был он полон жизни и любил ее. Старшие братья Никифоровы уже тогда скитались по тюрьмам. Сашу арестовали в январские дни 1905 года, после событий на Дворцовой площади в Петербурге.

На другой день после демонстрации его выслали в Нижний-Новгород.

Там его повесили — он стрелял в начальника охранки, который издевался над арестованными. Помню Сашу в последний вечер перед арестом. Он зашел к нам, мы, как всегда, шумно ему обрадовались.

— Саша, будем играть!.. Саша, во что?.. — тормошили мы его.

Но Саша был задумчив и рассеян.

— Саша, да что же с тобой? — приставали мыю.

— Так что-то, — ответил он и, оглядев нас, улыбнулся. — Я на минутку зашел, уходить мне надо, вот и грустно вас покидать.

Мы, как могли, по-своему успокаивали его:

— Да ты же скоро вернешься, Саша! Опять нас увидишь. Ты только возвращайся скорей…

— Да, да, — говорит Саша и смотрит на нас. — Вернусь, вы меня ждите.

Не вернулся. Немного месяцев прошло, и в Нижнем сбили палачи виселицу для Саши. В тюрьме погибли и оба старших его брата.

…А в комнате на Пресне все так же холодно. По-прежнему не каждый день готовится обед. Отец снова бегает в поисках работы. Кончается декабрь 1904 года. Работы все нет. Но почему отец так поздно возвращается домой? Он подолгу говорит с матерью.

— Движение растет. Наши силы крепнут. Буря надвигается… Скоро дождемся, Ольга!

Слова, значение которых мы давно научились угадывать. Как радостно их слышать!

Но в комнате на Пресне все еще печально. Заболела мама. Соня Липинская приходила помогать. Однажды она явилась сияющая.

— Ольга Евгеньевна, хочу вам предложить… Пока Сергей без работы, вам так трудно живется… Не хотите быть за хозяйку в студенческой квартире-коммуне?

Вы все сможете жить там…

В новый — 1905 — год мы переезжаем туда, на Владимиро-Долгоруковскую улицу. На пятом этаже, в маленькой комнатке, в конце коридора, нам ставят кровати.

Пятого января 1905 года мы в первый раз заснули в нашем новом доме.

Здесь тепло, не то, что на Пресне, и Павлуша успел мне шепнуть:

— Студенты, кажется, парни ничего. По-моему, настоящие революционеры, деловито добавил он.

А вскоре пришел тяжелый, смутный вечер. Не скрыть того, что произошло 9 января. В этот же день узнали московские рабочие о крови, пролитой в Петербурге из Дворцовой площади. Мама укладывает нас спать раньше обычного.

Мы не возражаем. Напряженная взволнованность взрослых передается нам. Мы понимаем — нельзя сейчас перечить матери. Мы знаем — царь стрелял в людей, которые пришли к нему. Из пушек и ружей убивали рабочих, детей…

Мы уже в кроватях. Надя и Федя заснули. Я и Павел лежим с открытыми глазами и молчим. Мне все мерещится кровь.

— Площадь была вся в крови, — говорили взрослые. Из комнаты рядом доносятся приглушенные голоса. Я знаю: там говорят все о том же, — о том, что произошло в Петербурге. Павлуша придвигается ко мне:

— Собрание уже началось.

Мы молча прислушиваемся. Павлуша поднимается, хочет заглянуть в оконце наверху, которое выходит в соседнюю большую комнату. Там за столом сидят люди. Они склонились над листами бумаги. Отец что-то записывает. Вот он поднимает голову. Мы прячем головы под одеяла.

— Они пишут прокламации, — говорит Павлуша, — завтра их разбросают на улицах.

Десятого января у отца, в квартире на Долгоруковской, состоялось собрание актива районной организации большевиков. Товарищи готовились выпустить прокламации, чтобы призвать к забастовкам московских рабочих.

Отцу поручили принять прокламации и раздать товарищам. Листовки должен был принести рабочий Сергей Чукаев. На собрании решили, что отец поедет в Тулу за патронами. Но вместо него уехала мама. За отцом следила полиция.

Трудно было бы скрыть его отъезд.

Я наблюдаю недолгие мамины сборы, и сердце у меня сжимается.

— Ты скоро вернешься? — не выдерживаю я.

— Скоро, — мама отворачивается. Она целует Надю, укладывает ее спать.

Потом обнимает меня.

— Смотри за маленькими, — шепчет она. Ее голос прерывается. — Ты ведь уже большая! Не шалите, не бегайте на улицу.

Дверь за мамой захлопывается. Ее никто не провожает. Мы с Павлушей идем в нашу каморку.

— А мама повезла с собой прокламации, — говорит он. — Их в Туле будут читать.

— Спи, уже поздно, — говорю я: так бы сказала мама…

И в каморке все засыпают. Сколько проходит времени?

Что это?

Я просыпаюсь.

Утро? Но через оконце вверху я вижу зажженный свет. В комнате слышны громкие голоса, окрики.

— Нюра, ты не спишь? Что это? — толкает меня Павлуша.

Он сбрасывает одеяло. Мы опять у нашего оконца. Как много чужих людей…

— Городовые! А вон жандарм. Обыск! Смотри, смотри!

Павлуща придвигается ко мне совсем близко. Я смотрю вниз, туда, куда и он. В дверях стоит человек, в поднятой руке у него револьвер. Двое людей в комнате держат отца. Он раздет. На пол свалены открытые чемоданы, их выворачивают городовые. Страх за отца и ненависть к этим людям сгибают меня. Я падаю на кровать. Павлуша поворачивает ко мне бледное лицо.