Борис Жуков - Я родом с Урала

Мой отец Иван Федорович Жуков – яицкий казак. Имел чин урядника. Родился он в 1890 году. Его родственники жили на Пласту. Всех их я не знаю. Хорошо помню его сестру, а мою крестную, Анютку, у которой часто гостил. Запомнил русскую печь, на которой, бывало, сидел, и много мух. Мух этих крестная велела бить и за каждую убитую муху платила мне одну копейку. Из других родственников запомнил только его племянницу Нину, и то по фотографии, на которой она была снята. с моей сестрой Полей.

Зато я хорошо знал и часто общался с мамиными сестрами: тетя Даша Прохорова, тетя Марина и Курдючиха. Все они были старше мамы. Мамина Родина – поселок Кумляк тоже Челябинской области. Когда мой папа приехал туда свататься, его познакомили с четырьмя девицами. Он остановил свой выбор на самой младшей из сестер – Вале, которой в то время было 16 лет. Курдючиха жила на Пласту. Запомнил ее по большому синему пятну на щеке. Когда она гостила у нас, то поучала меня, что надо работать, а не болтаться без дела. А имени ее я не знал. Тетя Даша Прохорова жила в поселке Новотроицком, километров сто от Пласта. Муж ее был одноногим, приезжал к нам в гости. Выпивали, пели песни. Отец любил петь: «На муромской дорожке стояли три сосны…», а также «Ты не вейся, черный ворон, над моею головой…». Бывало, что отец хотел похвалиться моими вокальными способностями (а мне было 3–4 года), ставил меня на табуретку, и я затягивал свою коронную: «Бывали дни веселые, гулял. я, молодец. Не знал тоски-кручинушки, был вольный удалец». Кульминацией было, когда я доходил до: «Живет у черта старого, как в клетке золотой, как куколка, нарядная, с распущенной косой…». Для пущего эффекта я тянул «ко-о-со-ой» к восторгу всех слушателей… За мастерство исполнения я получал гонорар в виде мелочи. На следующий день на эти деньги покупал конфеты «подушечки», которые были самые дешевые. и, на мой взгляд, самые вкусные.

Однажды в папу стреляли. Как это произошло, я знаю только по рассказам. Ночью какой-то мужик остановился около нашего дома. Окна, как всегда, были на ночь закрыты ставнями. Мужик позвал отца, тот встал, а мужик выстрелил из винтовки и ускакал. Пуля пробила ставень, дверь на кухню, но в отца не попала.

Во время революции отец служил где-то в Средней Азии у белых. Там его красные взяли в плен и решили расстрелять. Поручили это мужичку. Тот повел папу в поле и там отпустил его. А то бы я и не родился. В Кочкаре до колхозов отец имел землю, лошадей, коров, и занимался сельским хозяйством. А когда началось раскулачивание, он как-то сумел избавиться от личного скота и раскулачиванию не подвергся, а, наоборот, сам принимал участие в раскулачивании. Притащил домой много книг. Позже, когда я учился в 4–5 классах, меня особенно заинтересовала «Энциклопедия сельского хозяйства». Запоминались незнакомые мне термины: «пар», «севооборот», «семеноводство». Так я черпал знания для увеличения урожаев на нашем огороде, а еще позже вообще захотел посвятить себя сельскому хозяйству и поступил учиться в сельскохозяйственный институт.

А папа после раскулачивания работал на Пласту, в шахте добывал золото. В голодные 1931–1933 годы он спасал семью от смерти тем, что иногда во рту приносил из шахты золотые самородки, а потом сдавал их в «Золотоскупку». В обмен там ему давали продукты: муку, сахар, крупу. Позже он перешел работать в «Заготзерно» счетоводом.

Смутно помню, что папа учил меня плавать. Мне было года три, а он бросил меня в речку. Плавать я тогда не научился, но и не утонул, а был отцом же и вытащен из воды. Помню вечер, горит в кухне подвешенная керосиновая лампа «семилинейка». Я лежу на полатях, а папа на печи и рассказывает мне сказку «Почему в море вода соленая». В этой сказке бедный брат получил от хозяина леса волшебный жернов, который делал все, что захочешь. Потом этот жернов попал к богатому брату, который отправился на море ловить и сразу солить рыбу. Приказал жернову делать соль, а сам уснул. В итоге жернов намолол столько соли, что лодка пошла ко дну. А жернов на дне и поныне соль мелет.

Однажды мы с папой на лошади поехали за талами, ветками ивы для изгороди. Дорога шла мимо кладбища, и он мне сказал, что скоро и он там будет, чему я ни капельки не поверил. Но через полгода он на самом деле умер от разрыва сердца. Ушел на работу. Почувствовал себя плохо. Бросился к нашему единственному фельдшеру Шабалину. Надо было бежать через речку. Февраль. Река покрыта льдом. На льду папа упал, не смог дойти до фельдшера.

Мама моя Жукова Валентина Кузьминична родилась в семье Морозовых в селе Кумляк Челябинской области. Она, как и отец, была грамотной, окончила четыре класса церковно-приходской школы и могла работать даже учительницей. Запомнился мне, правда, очень смутно, один случай, связанный с дедушкой, маминым отцом. Он был очень больной и жил последние дни перед смертью у нас. Вставать он не мог, лежал на кровати. Я как-то умудрился разбить его бокал. Помню, что очень боялся, как бы мне за это не попало, но все обошлось. Как дедушка умер и как его хоронили, не помню. Запомнилось только, что когда его не стало, приходил поп и махал кадилом в горнице, где раньше лежал дедушка. При этом он говорил (напевал) что-то непонятное.

Из упомянутых сестер мамы больше всего я общался с тетей Мариной. Своих детей у нее не было. Ее первый муж был милиционер. Я его не знал. Говорят, что его убили кулаки. А вторым был дядя Саня. Вначале они жили в Кочкаре. Я ходил к ним в гости. У них был крытый двор, ворота на запоре. От нас ходу было 5–10 минут. Меня принимали с радостью. Это меня воодушевляло и меня «несло». Откуда я в свои 3–4 года придумал это – не знаю, но помню, моей темой для. разговоров с тетей Мариной часто было: «Дайте мне только вырасти. Да я все сделаю, чтобы помочь тете и дяде. Они будут у меня как сыр в масле кататься». Меня тетя за эти речи угощала, хвалила, ласкала.

Позже они купили себе домик на Пласту, и я стал, уже повзрослевшим, навещать их там. Этому способствовало еще и то, что мама после смерти отца отдала им на воспитание моего брата – Шуру. Будучи на два года старше меня, он был для меня образцом для подражания, да и я ему нравился. С ним мы вели продолжительные разговоры на различные темы. Он что-то. сочинял и меня учил писать рассказы. Помню август 1941 года. Мы идем на Пласт к тете Марине. Разговор идет о войне. Обстановку на фронте мы узнавали из радиопередач. К тому времени у многих в Кочкаре в домах висели «радиотарелки». Я ему говорю: «Наша доблестная Красная Армия отступила и оставила немцам город Смоленск». К сожалению, Шуре, видимо, по наследству от отца, достался порок сердца. На вид он был здоровым. В свои семнадцать лет в 1945 году он был выше всех братьев. Но у него, как и у отца, схватило сердце. Дядя Саня пытался на лошади довезти его до больницы, до которой было километра три – четыре, в другом конце Пласта. По дороге Шура умер, как. и отец, от разрыва сердца.