Борис Шолохов - Художник и время

Борис Анатольевич Шолохов родился 2 июня 1919 года в городе Борисоглебске Воронежской области в семье служащих, имевших купеческие и крестьянские корни. Его отец, окончив реальное училище, сначала работал бухгалтером в родном городе, затем уже в Москве главным бухгалтером Росзаготзерно. Анатолий Иванович имел ярко-выраженный поэтический дар. Всю жизнь писал стихи и даже поэмы по истории Древней Руси. У него дома встречались поэты, художники (благо родной брат Петр закончил ВХУТЕМАС и тоже обосновался в Москве в Глазовском переулке).

Мать, Ольга Ивановна, с золотой медалью окончила Борисоглебскую гимназию и вышла замуж за приказчика своего отца, учительствовала и посвятила жизнь воспитанию единственного сына Бориса, у которого рано обнаружились способности к рисованию.

Первым учителем стал родной дядя Петр Иванович, профессиональный художник, который оказал на племянника благотворное влияние. К окончанию школы, у Бориса не было сомнения – только в художественный институт. Выбрал самый престижный – Ленинградскую академию художеств. И поступил. Но близилась Великая Отечественная война, началась Финская война. Студентов забирали в солдаты. Так что на фронт Борис попал уже не с институтской скамьи.

Начинал рядовым, затем сержантом. Два раза оказывался во вражеском плену. И дважды удачно бежал и после проверок возвращался на фронт. Воспоминания об этих ярких эпизодах его жизни вошли в этот сборник, как и другие зарисовки военных лет.

После войны Борис Анатольевич продолжил учебу в Москве, где тогда уже жили его родители и жена Татьяна Васильевна, тоже уроженка Борисоглебска. Московский государственный академический художественный институт имени В. И. Сурикова на несколько лет стал для него родным домом. Работал под руководством профессоров Николая Чернышева, Василия Яковлева, Павла Корина, Анатолия Грицая. В 1950 году окончил институт с красным дипломом. Дипломная работа «У доски соцсоревнования» на Всемирной выставке в Третьяковской галерее получила премию.

Затем учеба в аспирантуре того же института. В 1954 году защитил диссертацию по картине «Школьный хоровой кружок» и печатным материалам «Краткосрочный рисунок и наброски». После присвоения звания кандидата искусствоведения, а затем и доцента, преподавал более 30 лет в Московском государственном полиграфическом институте (ныне МГУ печати имени И. Федорова) на кафедре рисунка, живописи и композиции и руководил студией изобразительного искусства в Подмосковье, удостоенной звания народной.

Участник многочисленных московских выставок, многолетний член МОСХа, художник Борис Шолохов оставил сотни картин, этюдов, набросков. Себя считал, прежде всего, портретистом, увлекался обнаженной натурой, (направлением, названным по-французски «ню»). Ряд работ художника находится в российских и зарубежных музеях.

Частичку своей души он, несомненно, оставил ученикам. Им же посвятил методички по рисунку и живописи, воспроизводимые в данной книге.

Борис Шолохов был человеком глубокой души и многогранного таланта. Как и отец, он писал стихи и прозу, стремясь запечатлеть в них окружающую жизнь.

Кстати, когда интересующиеся происхождением фамилией художника, задавали ему вопрос о писателе Михаиле Шолохове, он, как и его дядюшка, отвечал, что фамилия купеческая, происходящая из подмосковного (рязанского) Зарайска. Представители нескольких поколений этой фамилии обладали литературными и художественными способностями. А дальше, как говорится, пути Господни неисповедимы.

Борис Шолохов прожил большую творческую жизнь. Скончался в 2003 году, захоронен на Головинском кладбище в Москве. Но самыми, пожалуй, яркими её страницами были годы Великой Отечественной войны. Фронтовые эпизоды, увиденные глазами художника, затем переплелись с его любовной лирикой и прозой. Нельзя судить эти произведения слишком строго, тем более опираясь на житейскую мораль. Ведь художник, отметил кто-то, в обычной обстановке отнюдь не велик и даже уступает во многом обычным людям. Другое дело, когда он служит Аполлону – тут нет ему равных.

Любовь с первого взгляда совсем не исключение. Мужчины только так и влюбляются – со взгляда. С ослепления, если соблюдать пунктуальность.

Чувство это довольно старое: ток тетерева, нерест осетров, комариные кадрили, самопожертвование скорпионов – триста миллионов лет продолжается карусель, и конца не предвидится!

– Вечное. Вечное. Вечное… Начало начал…

Счастье покачивалось на легком взлете стебля. Цвело золотом локонов, улыбки, молодости.

– А знаете что? – встрепенулась Люся. – Расскажите о жизни, о пережитом.

Художник ожил:

– Вопросы, вопросы… из несносной суеты вопросов хорошо шмыгнуть в прошлое. В светлое, совсем невесомое, детство. За бездной забытого возникают узоры образов. Мир немеркнущих красок, вышитый в душе минувшим. Он колышется, дышит, воскрешает.

Сумрак серого сада. Горячие руки матери. Взволнованность взрослые. Приглушенное шушуканье: «Петр, Петр…»

Собственно вот и все. Остальное узналось значительно позже. Петр, мамин брат, прибегал прощаться. В Гражданскую. Раненый… Затем исчез без вести.

Воспоминания семимесячного?! Все смеялись. Но… помнилась картинка. Яркая-яркая. Это убедительнее доводов.

Сначала оседают в сознании осязаемые образы. Звуки, запахи. Свидетельства чувств, словом. Без досужих рассуждений.

Развитие речи вырывает из рая. Словами мыслят. Слова откладываются в голове илом липких понятий. Выиграли или проиграли от развития речи? Разве звуки не закабалили? Не изъяли из них музыку, не заставили нести спесивый смысл?

Точным значением изувечили безграничность вещей и ощущений. Крот, например, хранит трепет прикосновения. А говорящие констатируют: «Коснулся милой». Констатируют, черт возьми! Сколькими словами можно вызвать один забытых запах – и возможно ли?

– Какой же вы, однако, умница!

– Спасибо. Распинаюсь, собственно, о красоте косноязычия и бездумности, а мне бац – «умница»… Сейчас? С вами? Это же не заслужено, уличать в рассудочности очарованного!

– Перестаньте оправдываться. Вернитесь к воспоминаниям. Интереснее.

– Интереснее? Тогда слушайте: картинка вторая – приют. Тут работа и квартира родителей. Казенная. – Это вонзается в сознание безрадостной высотой стен и неестественной пустотой во все стороны. – Я уже ухожу. Среди всей обстановки заслуживает уважения разве несуразный коробок, выкрашенный оранжевым по неструганному. Он предельно ярок и безгранично универсален. Ибо играть роль рундука, горки, гардероба одновременно, или по усмотрению, умудряется без труда. Хожу от оранжевого вооружения до нещадно обшарпанной двери. Через порог приют. Голосисто-таинственный. Рвусь посмотреть – напрасно. Взрослые дергают за руку: «Там… клопы!»