Борис Бицоти - Возвращение Аланбека

Власти вдруг поняли, что они этой газификацией сами вырыли себе яму. Получалось, что чиновники на самом деле серьезно влипли, а не прославились. Отрапортовав на всю страну о подведении газа в высокогорный поселок, теперь они стояли перед угрозой в преддверии зимы оставить всех жильцов вообще без тепла. А это была бы уже совсем другая телеистория. Жители непременно начали бы жаловаться, и причем, конечно же, сразу на самый верх. Засада была капитальная. В администрации полетели головы, а в поселок прибыла специальная бригада юристов и технических специалистов, имеющая навыки работать в экстремальных ситуациях. В итоге, с божьей помощью проблема была решена. Все дома газифицировать не удалось, но большая часть жителей все-таки избежала угрозы замерзнуть заживо в своих квартирах. Газификацию тех домов, в которых хозяев отдельных квартир найти так и не удалось, отложили до лучших времен. Большая же часть жителей осталась крайне довольной.

Среда в больнице была банным днем. С утра мылись женщины, после обеда мужчины. Но он всегда выбирал такое время, чтобы в бане уже никого не было. «Не хочу с ними ходить пачкаться», – признался он, мне, собирая вещи в очередной поход. То ли он правда брезговал ходить с остальными, то ли просто проверял меня на вшивость и выдумывал о себе очередные небылицы, я понять пока не мог. Он мылся один не потому, что его все боялись. Возможно, врачи просто оберегали его от других как вымирающий вид, так сказать, для чистоты эксперимента. Я вспомнил лицо главврача, случайно проходившего вечером мимо его палаты, когда оттуда раздавались крики и крепкие ругательства. Главврач удрученно покачал головой и в растерянности ретировался. Случай был тяжелый – больной никак не мог поправиться, и это, судя по всему, сильно беспокоило врача. Мысль о том, что он на самом деле лежит не в люксе, а в карантине, многое объясняла – медики просто хотели обезопасить от него других пациентов. Осененный этой догадкой, я, глядя на него, даже про себя посмеялся, но говорить ничего не стал.

Мы продефилировали на виду у всех по коридору и дальше через двор до самой бани, ловя на себе настороженные взгляды больных, а у самого входа в поселковый храм чистоты нас даже облаяла собака. «Ничего-ничего, – приговаривал он, – пусть завидуют».‑При этом оставалось непонятным, кого именно он имел в виду: людей или собак. Стоя на ступеньках, он после нескольких попыток открыл дверь ключом и вошел внутрь. «Если на тебя лают собаки, – он потянулся к выключателю и зажег свет, – значит, ты не пустое место». Я сделал понимающее лицо, видя, что он все-таки ожидает моей реакции на свой новый спонтанный афоризм.

Баня была небольшой, но весьма удобной. Трудно было себе представить, что там, где теперь мылись мы вдвоем, днем ранее мылись все мужчины больницы. В дальнем углу была парилка, а сразу у входа просторная душевая. Когда он стоял под душем и смывал с себя пену, я не мог не обратить внимания на его шрамы. На предплечье красовалась неуклюже сделанная татуировка. Ломаная линия гор и солнце, рассыпающее лучи во все стороны. Я знал это, потому что еще в школе видел такие татуировки у старшеклассников. Мне ее тоже предлагали набить, но я тогда, узнав, что будет больно, отказался. Выходило, что во всех этих байках, которыми он меня потчевал, все-таки была доля правды. Ведь не мог же шрам от аппендицита красоваться у человека на груди! А две звезды на спине уж куда больше напоминали выходные отверстия от пуль, чем укусы комаров. Получалось, что в то время, как я черпал свои истины из книг и журналов, он получал свое образование на улице в жестких стычках. Этот метод познания мира был гораздо опаснее. Но кто из нас лучше знал этот мир?

Он начал насвистывать какую-то мелодию, а потом и вовсе стал петь в голос. Я невольно прислушался и вскоре разобрал, что он поет. Это был незатейливый современный хит, который звучал чуть ли не из каждой машины. Но исполнение было столь ужасным, что угадать эту мелодию смог бы далеко не каждый. Половина звуков издавалось носом, и вместо слов произносился какой-то набор звуков. Можно было подумать, что известную песню исполняет сумасшедший. «Что?» – спросил он меня, то ли разглядев мое оцепенение, то ли прочитав мои мысли. «Ничего, – ответил я машинально. – Песня нравится». В ответ он покатился со смеху. Наверное, он услышал в моем комментарии нотки высокомерия и даже презрения. Значит, я настолько расслабился, что, забыв про приличия, начал говорить, что думаю. «А как же,‑ подхватил он, смеясь, – я же пел в Большом театре!» Говоря «большой», он также показал это руками. Он тихо посмеивался, натирая себя мочалкой. «Я эту песню в машине слушал все время… – начал он уже без иронии, как бы оправдываясь, – она на черной кассете была. Я даже не знаю, кто это поет. Мне сильно понравилось». Какое-то время мы больше не говорили о музыке.

«С поселковыми общался?» – спросил он, дотянувшись до сумки и достав из нее полотенце. Я утвердительно кивнул головой. «Что рассказывают?» – он стал интенсивно растираться. Я попытался припомнить какие-нибудь мало-мальски интересные детали моего знакомства с жизнью поселка, но мне ничего не пришло на ум. «Говорят, что в древности здесь проходил Великий шелковый путь», – сказал я нехотя, вспомнив одну старую краеведческую брошюру. Он громко рассмеялся. «Ты их больше слушай… – продолжал он, одеваясь, – они тебя самого шелковым сделают». Он натянул штаны и потянулся к кроссовкам. «Здесь не шелковый, а водочный путь проходил, – выдавил он, наклонившись, – и не в древности, а во времена моей молодости. А как ты хотел! Дети, – он показал указательным пальцем вверх, – дети на уроках труда водку в бутылки закатывали!» Всем своим лицом он пытался выразить возмущение. «Причем это ущелье тупиковое, – продолжил он наставническим тоном. – Здесь никогда ничего не было. А вот соседнее просто кишело фурами».

Я увидел, что он одевается быстрее меня, и поторопился. «Я все это помню, как если бы это было вчера – продолжал он. – Мне до сих пор снится, что я по серпантину еду. Справа сель, слева камнепад». Он быстро надел куртку и закинул мокрые вещи в сумку. Мы оба были одеты. «Разве можно не знать историю своего края?» – сокрушался он, роясь у себя в сумке и покачивая головой. Он вытащил оттуда какой-то дорогой одеколон и так обильно им облился, что в помещении стало трудно дышать. «Все началось с того, – продолжал он, пряча свой флакон обратно в сумку, – что кто-то объявил войну пьянству. А потом еще и развалил страну».

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.