Виктор Буганов - Пугачев

Овчинников, увидев Перфильева, удивился:

— Зачем приехал?

— Служить государю.

— Ты не сам приехал, а прислан, конечно, из Петербурга зачем ни есть, но неспроста…

— Будучи в Петербурге, я услышал про появившегося здесь государя, бежал оттуда с тем, чтобы поступить к нему на службу.

— А как же ты шел оттуда, не окончив нашего войскового дела?

— Да нечего уже там поклоны-то терять. Ведь сам знаешь, что не скоро дождешься конца. Прослышав, что здесь государь, я рассудил, что лучше у него милости просить.

Овчинников не верил его словам, и Перфильев это понял. Он решил и ему признаться, сказав о тайном поручении графа Орлова и обещании государыни дать всем яицким казакам прощение и милость оказать, «чтоб остаться нам при старых обрядах».

Атаман этот шаг оценил:

— Слушай, Афанасий! Коли бы ты не был мне знаком и я бы тебя не любил, то тотчас бы сказал государю. Но мне жаль тебя. Плюнь ты на все это и служи нашему батюшке верно. Он нам оказал уже милости: пожаловал нас водами и сенокосами, крестом и бородой и обещает нам еще жалованье. Чего же еще больше! Он — точный государь Петр III, мы довольно в сем уверены. Вольно же им (властям, дворянам. — В. Б. ) называть его Пугачевым; пусть называют, как хотят. Они скрывают прямое его название от простых людей. А на обещание их смотреть нечего, довольно мы от них потерпели. Теперь мы сами все в своих руках иметь будем. Теперь, брат, мы сами резолюции делаем. Полно, перестань и не моги ты никому об этом (тайном поручении из Петербурга. — В. Б. ) сказывать! Служи верно государю и скажи ему прямо, зачем сюда прислан.

В тот же день Овчинников представил его Пугачеву. Перфильев как только увидел «императора», понял, что перед ним (как он сказал потом на допросе) «не государь…, а какой ни есть простой мужик». У него даже «в сердце кольнуло». Однако он поклонился Пугачеву в ноги. Тот обратился к нему:

— Откуда ты?

— Из Петербурга.

— Зачем ты был в Петербурге?

— Я, батюшка, для войсковой просьбы туда ездил, да, не дождавшись резолюции, прослыша про Ваше величество, что Вы здесь, оставя просьбу свою, бежал сюда

к Вам и хочу служить Вашему величеству верою и правдою.

— Полно, так ли? — Пугачев смотрел с недоверием. — Не шпионничать ли пришел и не подослали ли тебя меня извести?

— Нет, Ваше величество! Я, право, отнюдь против Вас не имею никакого злого намерения, сохрани меня, господи! А приехал, чтоб усердно Вам служить.

— Ну, когда это правда, так служи мне, как и другие ваши казаки служат. И я тебя не оставлю.

Человек степенный и умный, Перфильев, как и другие люди, знавшие правду об «императоре» или догадывавшиеся о ней, не придал ей никакого значения. Для него, как и для всех, главное заключалось в том, что этот «какой ни есть простой мужик», прикрываясь ореолом «законного государя» (а это было очень важно в их глазах), дает им те вольности и права, которые отбирают у них Екатерина II с ее вельможами и генералами. Он не признался Пугачеву во всем, как, очевидно, обещал Овчинникову, и тот остался недоволен. Перфильев снова предстал перед Пугачевым.

— Что скажешь?

— Виноват я перед Вами, — Перфильев низко ему поклонился, — что вчера Вам празды не сказал и от Вас ее утаил.

— Бог простит, коли винишься. Но скажи, что от меня утаил?

— Я был в Петербурге, и оттуда государыня послала меня на Яик и велела все Яицкое войско уговаривать, чтоб оно от тебя отстало, пришло бы в повиновение ее величеству, а тебя бы связали и привезли в Петербург.

— Ну, вот! Ведь я угадал вчера, что ты прислан со злым намерением. Но я не боюсь ничего и думаю, что мне никто дурного не сделает.

— Я с тем и на Яик ездил, — продолжал Перфильев, добавив, что товарища его, то есть Герасимова, Симонов послал уговаривать к атаману казаков Толкачеву. Повторил он и слова о желании верно служить «государю», который дал согласие:

— Поди и служи. Вот ужо я с теми, которые тебя послали, расправлюсь. А что про меня говорят?

— Да бог знает, батюшка! Слыхал в кабаках от черни, да и то не въявь, а тихонько говорят, что явился около Оренбурга император Петр III и берет города и крепости…

— Это правда. Ты сам видишь, сколько взято крепостей. А народу у меня как песку. Дай сроку, будет время, и к ним в Петербург заберемся. Моих рук не минуют! Я знаю, что вся чернь меня с радостию везде примет, лишь только услышит. Теперь в Петербурге вам просить уже нечего, мы и без просьбы с ними разделаемся. Что говорят про меня бояры в Петербурге?

— Бояры меж собой шушукаются, и собираются они да и государыня ехать за море.

Перфильев здесь, конечно, пересолил, как говорится, и Пугачев сразу это приметил:

— Ну, бояры-то таковские… А государыне-то зачем ехать? Я не помню ее грубостей, пусть бы только она пошла в монастырь. Каков Павел Петрович?

— Хорош и велик. Он уже обручен.

— На ком?

— На какой-то из немецкой земли принцессе, и зовут ее Наталья Алексеевна.

«Обрадованный» этим известием, «император» хорошо угостил Перфильева, подарил ему своего серого коня, красный кармазинный [16]кафтан, тринадцать рублей. Известие о приезде из Петербурга какого-то посланца с сообщением о том, что цесаревич идет к «отцу» с тремя генералами и большим войском, распространилось по лагерю восставших. Перфильева привезли 9 декабря к оренбургскому валу и показали тамошним казакам. Тот крикнул им:

— Угадываете ли вы, казаки, кто я?

— Мы видим, что ты казак, но, кто ты таков, не знаем!

— Я Перфильев, был в Петербурге и прислан к вам от Павла Петровича с тем, чтобы вы шли и служили его величеству Петру Федоровичу.

— Коли ты подлинно прислан с этим от Павла Петровича, так покажи нам руки его хотя одну строчку, и тогда мы тотчас все пойдем!

— На что вам строчка? Я сам все письмо!

Казаки, естественно, не поверили словам Перфильева, и он с теми, кто его сопровождал, возвратился в Бердскую слободу. Как видно, отбросив сомнения, этот опытный казак полностью включился в выполнение целей, объявленных Пугачевым и его приверженцами. Как и самозванец, он разыгрывал роль: Емельян Иванович — «императора», Афанасий — посланца от его «сына» и своего рода «царедворца» самого «государя». Трудно сказать, что они и другие повстанцы, знавшие истину, чувствовали в такие минуты, когда они явно обманывали окружающих, притворялись и т. д.? Нравилась ли им эта игра или смущала своей нелепостью? Вероятно, вели себя они в подобной обстановке внешне одинаково, поскольку нужно было держать принятую ноту, соблюдать декорум, «придворный» ритуал, но переживали, как люди неодинаковые характерами, темпераментами, по-разному. Кто знает… Всех их объединяло одно стремление — используя декорум, связанный с притягательным для всех именем государя, добиться заветного, желанного — волюшки вольной, землицы, избавления от тягот и несправедливостей. Это было превыше всего, настолько важно и насущно, что перед ним, заветным, всякие неправдивые слова о «государе» в образе Пугачева, о приближении к нему цесаревича Павла с войском и многие другие были той ложью, которую зовут святой, или такой мелочью, на которую и внимание-то обращать не стоит. Во всяком случае, они, эти наивные слова и уловки, в их глазах служили общему делу, способствовали достижению целей, во имя которых шли на борьбу и умирали их предшественники — разинцы и многие другие. Они сплачивали всю эту массу людей, людей самых разных, непохожих друг на друга, в политике неискушенных. А их нужно было не только собрать вокруг себя, но и воодушевить, направлять их действия, организовать, командовать ими и вести за собой. Пугачев, его сподвижники и пытались это делать. Будучи людьми простыми и мало или вовсе необразованными, они, исходя из представлений своей среды и своего времени, используя опыт, накопленный многими поколениями, сделали все, что было в их силах, чтобы, возглавив большие массы людей, направить их усилия, ненависть к эксплуататорам на борьбу с помещиками и исполнителями их воли — карательными органами Российской империи. Тем самым повстанцы, их предводители, сами того не сознавая, содействовали развитию общества, его движению вперед, ускорению исторического процесса. Разумеется, в их действиях и требованиях, лозунгах преобладают неорганизованность или слабая организованность, стихийность, локальность. В этом смысле участников Пугачевского движения и других крестьянских войн XVII—XVIII веков от времени революционного движения следующего столетия, не говоря уже о периоде революций начала XX века, отделяет дистанция огромного размера; между классовой борьбой двух столетий и революционным движением XIX — начала XX века — качественная разница. Для дворянского, революционно-демократического и пролетарского революционного движения характерно наличие в полном смысле слова революционных организаций, разработанной стратегии и тактики, революционной идеологии с ее научно-теоретическим подходом, программами переустройства общества. В крестьянских войнах и других народных движениях предыдущего времени этого не было и не могло быть — отсутствовали классы (буржуазия, пролетариат), которые могли бы возглавить борьбу крестьян и их союзников, не было «теоретического представительства» — отсутствовали теоретически, философски образованные люди, которые могли бы оформить их требования в виде соответствующих программ, уставов и т. д.