Олег Кассини - От Голливуда до Белого дома

Осенью во Флоренции у нас началась новая жизнь. Мамины дела пошли успешно. Идея была проста: дважды в год она ездила в Париж, изучала новые коллекции, высматривала лучшие модели и производила их во Флоренции за значительно меньшую цену. Кроме того, она начала проводить дефиле с участием манекенщиц, как это делали в Париже, и это стало настоящим событием во флорентийском обществе (особенно учитывая наплыв американских туристов, путешествовавших по Европе в бурные двадцатые).

Квартира у нас теперь тоже была новая, с эффектным, хотя и весьма причудливым интерьером. Она занимала треть дома в фешенебельном районе на бульваре Америго Веспуччи на набережной Арно. В качестве декоратора мама наняла русскую девушку, которая называла себя Ла Барцова и принимала участие в оформлении спектаклей Дягилева. Ей нравились драматические сочетания красных, фиолетовых и розовых оттенков. Например, в комнате, которую отвели нам с Жижи, были красные стены, а на белых карнизах расцветали алые маки. Шторы были сделаны из белого льна, тоже вышитого маками. На полу лежал снежно-белый ковер (по крайней мере, таким он оставался первые два дня). И – вишенка на торте! – Ла Барцова декорировала комнату дорогими куклами в костюмах народов разных стран. Позже мы с братом развлекались, устраивая казнь кукол – отрубали им головы и бросали в воды Арно прямо из окна.

Жижи и я были неразлучны и пользовались дурной славой. Нас, заядлых драчунов, называли «маленькими казаками». Мы возобновили русско-турецкую войну, а в качестве армии неприятеля использовали Нахад-бея, флегматичного толстого сына турецкого консула. Жижи атаковал его с одного фланга, я с другого, и мы задавали ему хорошую взбучку, полностью приводя в негодность его матроску.

Больше всего мы любили играть в ковбоев и индейцев. Я придумывал костюмы для нас обоих – мой первый опыт в этой области (сам я, конечно, был индейцем). Устраивали мы и другие костюмированные представления. Так несколько раз мы играли в нищих: стояли на улице недалеко от нашего дома, одетые в лохмотья, с грязными лицами, и просили милостыню. Потом эти деньги тратили на кино. Это продолжалось, пока однажды нас не засекла негодующая мама.

Участвовали мы тогда с немалым энтузиазмом и в более зловещей костюмированной драме: мы с братом были balilla , членами фашистской молодежной организации. Все школьники должны были пройти в ней подготовку, и, должен признаться, нам это нравилось, хотя на деле наши сборы были похожи на обычные занятия бойскаутов с военным уклоном. По воскресеньям мы организованно играли в войнушку, и нам внушали, что мы должны быть готовы сражаться с коммунистами. Вот это для меня было очень важно, потому что кто, как не коммунисты, отняли все у нашей семьи.

Форма членов организации тоже привлекала: черная рубашка, шорты хаки и маленький черный берет. Черные форменные ботинки мне сшили на заказ. Приятно было выглядеть так элегантно, хотя глупую пропаганду, которой нас пичкали, я уже тогда умел распознать. Ну какая, в самом деле, из нас «первая линия обороны от коммунизма», когда мы ничего толком не умели? Я был командиром отделения, но никак не мог научить десятерых моих подопечных маршировать в ногу, они постоянно расползались кто куда. Я понимал, что если Италию придется защищать нам, у страны возникнут серьезные проблемы. День ото дня пропаганда становилась все массированнее и жестче, хотя в самом начале Муссолини многим казался чуть ли не героем. Он победил коммунистов и восстановил порядок, он боролся с мафией, и, самое главное, поезда стали ходить по расписанию. В обществе его поддерживали лучшие люди.

К тому же фашисты научили нас кататься на лыжах. Они уделяли много внимания всем спортивным соревнованиям. Зимой по выходным у нас бывали лыжные гонки, и мы с братом показывали немалые успехи. Этот вид спорта только набирал популярность за пределами Скандинавии, снаряжение еще было весьма примитивным, как и лыжные костюмы. Мама снабдила меня русской меховой шапкой, толстым свитером и курткой из шотландки, что хорошо предохраняло от холода. А вот ниже пояса дела обстояли хуже. Брюки были сшиты из армейского сукна и промокали, как и ботинки, которые, подозреваю, были сделаны из папье-маше. Ноги замерзали буквально за несколько минут. Было очень некомфортно, зато весело.

Мы садились в открытые грузовики, которые везли нас в местечко Абетоне в Апеннинах. Сейчас из Флоренции можно добраться туда за пару часов, но тогда путешествие занимало большую часть дня. Мы некоторое время катались на лыжах и пускались в тех же грузовиках в обратный путь, все еще потные и разгоряченные. Не самая полезная для здоровья ситуация, но она помогала воспитывать настоящих мужчин – так считали фашисты.

Я никогда не ходил спокойно, не мог устоять на месте, а вечно носился сломя голову. Мне нравилось бегать, прыгать, исследовать все вокруг… и однажды, когда мне было одиннадцать лет, эта привычка чуть не привела к трагедии. Это случилось днем после школы. Я направлялся в недолго просуществовавшую маленькую чайную, которую отец открыл вместе со своим другом Куртом. (Они назвали ее «Дейзи», после чего отца во Флоренции еще долго называли синьором Дейзи.) Я часто ходил туда лакомиться пирожными. В тот день я бежал по улице, где шли строительные работы. Там была навалена огромная груда гранитных плит, чтобы мостить тротуар, целая гора, на которую я конечно же должен был взобраться. Я взлетел на эту гору, и она развалилась подо мной, опрокидывая меня в яму. А сверху на меня упала тяжеленная плита и рассекла ногу над коленом до самой кости. Ручьем полилась кровь, показались перебитые мышцы, ужас, одним словом. Я был в полубессознательном состоянии.

Меня спас сторож. Он вытащил меня из ямы, поймал такси и отвез в ближайшую больницу, которая оказалась лучшей во Флоренции – Сан Джованни ди Дио. Меня немедленно отправили в операционную и собирались ампутировать ногу (нынешних чудо-лекарств еще не существовало, а заражение столбняком было смертельной угрозой). Мне дали завернутую в марлю деревяшку, чтобы я зажал ее между зубами – вот и вся анестезия.

Но как только хирург собрался приступить к делу, в операционную ворвалась мама. Кто-то успел ей рассказать о несчастном случае со мной. Сквозь пелену невыносимой боли я понимал, что она находится рядом, но не мог ничего сказать из-за деревяшки во рту, и только слезы катились по моим щекам. Но в полузабытьи я понимал, что она спорит с врачом. «Мы будем ампутировать», – сказал он.

«Пусть лучше умрет, чем останется без ноги», – заявила мама.

Врач продолжал настаивать, и мама дала ему пощечину. Это оказалось весомым аргументом, и он вызвал другого врача для консультации. Тот сказал, что, если не начнется гангрена, шансы на спасение ноги есть, но процесс заживления будет очень долгим.