Д. Московская - Николай Анциферов. «Такова наша жизнь в письмах»: Письма родным и друзьям (1900–1950-е годы)

До свиданья, дорогая Татьяна Борисовна, привет Вашим.

Дорогая Татьяна Борисовна, известие о смерти Людмилы Николаевны 167застало меня совершенно врасплох. В конце зимы я, правда, о ней начал волноваться, но сообщение, что она с матерью уехала в Крым на лето, меня успокоило. Ведь Татьяне Николаевне разрешили ехать только осенью, когда жара спала и в тот период ее болезни, когда процесс заглох. Смерть взяла Мэку, когда жизнь ее разбилась. Но так трудно связать мысль о ее смерти с этим образом ясной, жизнерадостной вечной девочки. Я так мечтал, что она будет жить у нас и внесет в жизнь с собой недостающую ей радостность и мягкость. Что теперь будет с Люлей (ее дочь). Известие о смерти Мэки пришло в годовщину смерти Таточки; я до сих пор не собрался с духом сказать Светику, боясь омрачить его удивительно радостное душевное состояние. Но я сказал ему, желая подготовить, что тетя Мэка тяжело больна, и если она не поправится, то Люля будет жить с нами. Светик стал очень серьезен и сказал: «Мне очень хочется, чтобы Люля жила с нами. Но пусть этого не будет никогда, лишь бы тетя Мэка поправилась».

У меня очень много связано в жизни с Людмилой Николаевной, и с ее уходом из жизни еще более пусто становится вокруг. К тому же с ней еще какая-то доля жизни Татьяны Николаевны отмерла. Особенно тяжело думать, что радостная наша девочка умерла в сознании разбитости своей жизни. Татьяна Николаевна умерла в сознании своего счастья.

Неужели и теперь Анна Николаевна мне ничего не напишет? Мне так нужно знать о последнем периоде жизни младшей сестры!

На что мне теперь надеяться в начале августа? Танюшу мне видеть необходимо. А надежды, что в сентябре ей отдельно разрешат свидание со мною, – очень, очень мало. Со Светиком живем очень хорошо. Наконец на мою долю выпала поистине светлая полоса жизни с ним. Вы правы – я под охраной его ласки и любви. Какая Вы удивительная «лучшая женщина», как Вы всегда найдете то, что мне нужно сказать или сделать! Вы меня очень утешаете тем, что пишете про отношение Татьяны Ивановны 168к Светику. Меня очень мучила мысль, что ее великодушный порыв принес ей только разочарование. Но в этом опасении моем упрека к ней не скрыто. Если бы Вы могли прислать мне несколько выписок из писем тети Тани о сыне! Получила ли Катя мое письмо, я ее прошу о том же.

Живем всё там же. Теперь очень тепло. Утром Светик немного занимается по моим заданиям и прибирает в комнате. Днем играет со своим сверстником Колей. Вечером занимается со мной, гуляет. Читаем «Давида Коперфильда» 169. Все с ним очень, очень хорошо. Он так много может по-хорошему понять. Привет семье padre и Вашей.

Спасибо, что привезли меня к папе. Светик 170.

Дорогой друг, накануне отъезда Светик заболел. Выяснилось – аппендицит. Доктор (очень хороший хирург) сказал: «К утру не станет лучше – потребуется операция». С большим трудом я достал немного льда и ночью ставил на живот пузырь. Утром Светику стало чуть лучше, но ненадолго. Тогда я созвал консилиум с профессором Фурманом 171, и была решена операция. На носилках унесли его из нашей хибарки. Светик, который всю ночь был так нежен со мной, просил, чтобы я не покидал его. Но меня услали за рубашкой, и, когда я вернулся, он уже лежал на операционном столе за закрытой дверью. Я услышал его стоны – это под наркозом. Через час его пронесли мимо меня, как труп с закатившимися глазами.

Сейчас он пришел в себя. «Папочка, какие ужасы со мной были, как страшно резали меня». Он хотел улыбнуться, но вышла мучительная гримаска. Он все мечется. Видимо, очень томится после наркоза. Мне показали его слепую кишку. В ней уже был гной. Если не будет нагноения, все пройдет благополучно. Подал заявление об отсрочке. Разрешение на свидание с Вами и Танюшей на сентябрь есть. Удастся ли продержаться со Светиком до сентября, не знаю. Вот, дорогой друг, как суждено было омрачиться нашей жизни вдвоем, которая, я знаю, будет иметь для нас обоих громадное значение, потому что она была жизнью в любви.

Привет Вашей семье и семье padre.

Была первая потемневшая ночь, когда снова выступили звезды. Мы возвращались домой. Светик порывисто прижался ко мне и сказал так тихо и ласково: «А знаешь, папа, мне кажется, что я скоро умру». Недавно же, засыпая в тиши нашей хибарки, сказал: «Я буду рассказывать своим детям, какие у них были бабушка и дедушка». И, словно спохватившись, добавил: «Только и ты должен быть при этом».

Мой бедный дорогой друг, совершенно я потрясен известием о Вашей болезни и Вашими мыслями о возможности смерти. Я как-то так привык быть за Вас с этой стороны совершенно спокойным, совершенно уверенным, что Вы переживете меня! Но я сейчас утешаю себя тем, что Вы, так редко болевшая, переживаете факт тяжкой болезни очень глубоко и осмысленно и Ваши мысли о смерти действительно не связаны ни с каким предчувствием, а продиктованы Вашим желанием сознательно и прямодушно ко всему отнестись. Со страшным напряжением буду ждать известия и о ходе болезни. Может быть, Наташа 172согласится писать мне открыточки о Вашем состоянии.

Накануне я получил Ваше чудесное, прямо скажу, талантливое письмо, в котором Вы описываете возвращение моего сына домой и где Вы пишете, что Вам «ужасно» недостает меня. Я его, как всегда, перечитывал несколько раз, и на меня так хорошо веяло Вашим спокойствием и чуткой, сдержанной лаской. Я, вероятно, очень тоскую. Окружающие говорят, что я худею, дурно выгляжу. А я здоров, питаюсь прилично, и нет причин мне сдавать. Я всячески глушу в себе тоску работой. Но работу я люблю, и она, казалось бы, не должна изнурять меня. Но вот надежды на лучшее будущее, они действительно будоражат меня, и с надеждами справляться еще труднее, чем с тоской. А тоскую я сейчас не только о детях и матери, но и о Вас. Как мне недостает Вашего присутствия!

В день получения письма я гулял по Кумсе 173, по самому берегу. Деревья покраснели, пожелтели. А сосны и ели среди них кажутся такими темными. Пахло грибами и сухим листом. У маленького озера, до которого мы не дошли, лес подошел к самой воде, тихой и призрачной. И я думал, как было бы хорошо, если бы Вы еще были со мною. Поправляйтесь скорее и живите не болея долго, долго, радуясь той любви, которую Вы внушаете к себе.

После Вашей открытки, написанной дрожащей рукой, мой дорогой друг, от Вас ничего. И так тягостно длятся дни в ожидании известий о ходе болезни. Из дому тоже известий нет очень давно.