А. Малышевский - Вешние воды Василия Розанова

Оставаться в столице больше не было сил…

«Вы спрашиваете, отчего мы так секретно покинули Петроград? Трудно вам ответить, надо знать несколько странную психологию нашей семьи. Просто решили . А травля в Петербурге на папу после Религиозно-философского собрания была невыносимая. Главное, Таня, сестра моя старшая, звала поближе его к Флоренскому, Нестерову [375]и другим – к друзьям, любящим его и умеющим ценить. Вспомните травлю 915, 916 годов? Я думаю, что многие, может быть, думают, что отец как монархист скрывался? Но если б знали, как папа равнодушно относится к этому».

В конце августа 1917 года семья Розановых переезжает из Петрограда в Сергиев Посад и селится близ Троице-Сергиевой лавры [377]в трех комнатах дома преподавателя Вифанской духовной семинарии [378]священника Беляева [379]. Это жилье им подобрал Павел Флоренский. Низ каменный, верх деревянный… Внизу – большая комната – столовая, рядом кухонька. В самой большой комнате вверху располагался кабинет В. В. Розанова с вывезенной из Петрограда библиотекой. По вечерам собирались, сидели с коптилками, вели бесконечные разговоры о революции и России… Нищенствовали и голодали…

«Семья наша голодна. 12-й день – ни хлеба, ни муки. Хоть бы кашки немного.

Все ссоримся, ругаемся . Дети говорят невероятные дерзости: и раза два я дал по морде – сыну даже раз 10 и раза 2 Тане. Ужасно. Ужас русской семьи . И вдруг я почувствовал, что ужас-то не в этом. О, вовсе не в этом.

Мне вдруг стало душно. И я почувствовал прощение к своей окаянной цивилизации, к вони Петрушки и к бестолковости Селивана [380]…

Ах, дети просят: Ложись спать, папа. 2-ю ночь жжешь керосин .

Ах, все устаю. Сегодня – сыт: а, знаете, милого творожку я съел, и – чуть-чуть, – не более раз 4-х за зиму. Хотя покупал, но – детям и жене. Они так жадно накидывались и поспешно съедали, что жаль было спросить: Дайте и мне. А – ужасно хотелось.

Теперь только о еде и думаю. Припоминаю, как ночью, кончая занятия в счастливые дни «Нового времени», откидывал салфетку и отрезывал – узенькую середочку пирога с капустою, и, не удержась, через пол, один час – еще и еще. Ах, как вкусно было. То же, если с говядиной пирог холодный ночью, – я достану из форточки молока и, налив половину, три четверти стакана, отрежу же пирожка и – скушаю».

«Семьею из 6-ти человек мы безумно нуждаемся: не подешевле ли, чем в Посаде, у вас мука ржаная (здесь за 20 фунтов мы уплатили сегодня 180 рублей!!!). И, увы, картофелю лишены вот 2-ую неделю. Яйцо штука 1 рубль 80 копеек. И вот если бы вы собрали немножечко продуктов: махорки, круто испеченных яиц, маслица топленого русского, колбаски копченой? сыра? И – или написали бы выслать вам денег или же прислали бы наложенным платежом. Терпим бедствие – так показывают флагами с гибнущего корабля».

« К читателю, если он друг . В этот страшный, потрясающий год, от многих лиц, и знакомых, и вовсе неизвестных мне, я получил, по какой-то догадке сердца, помощь и денежную, и съестными продуктами. И не могу скрыть, что без таковой помощи я не мог бы, не сумел бы перебыть этот год… За помощь – великая благодарность; и слезы не раз увлажняли глаза и душу. Кто-то помнит, кто-то думает, кто-то догадался … Устал. Не могу. 2–3 горсти муки, 2–3 горсти крупы, пять круто испеченных яиц может часто спасти день мой … Сохрани, читатель, своего писателя, и что-то завершающее мне брезжится в последних днях моей жизни».

15 ноября 1917 г. В. В. Розанов приступает к изданию «Апокалипсиса нашего времени». Всего вышло 10 выпусков [384]. В июне 1918 г. Розанов предпринимает попытку устроиться на работу в Московское общественное управление архивными делами. Безрезультатно!!.. 9 октября от воспаления легких умирает сын Василий. 24 ноября у Василия Розанова случился апоплексический удар, приковавший его к постели. В последнюю ночь жизни Розанову стало совсем плохо. Он не мог уже говорить. Священник отец Александр [385], брат жены [386]П. А. Флоренского, дал В. В. Розанову глухую исповедь [387]и причастил. Соборовали его еще раньше. Утром пришли П. А. Флоренский, С. Н. Дурылин [388], С. В. Олсуфьева [389], которая принесла покровец от мощей Сергия Радонежского и положила умирающему на голову. В. В. Розанов стал тихо отходить. П. А. Флоренский прочитал отходную молитву. Было 23 января [390]1919 года около 12 часов. 25 числа тело Василия Розанова было предано земле с северной стороны храма Гефсиманского Черниговского скита в Сергиевом Посаде.

Незадолго до смерти дочь В. В. Розанова Татьяна спросила его: «Папа, может быть, ты отказался бы от своих книг «Темный лик» и «Люди лунного света»?» Он ответил, что нет, так как считает, что в этих книгах что-то есть верное [391]. То же подтвердила и Надежда Розанова: он ни от чего не отрекся из того, что утверждал в жизни [392].

«Мне очень больно, что я не успел написать В. В. [393]. Вы, вероятно, знаете, что между нами были глубокие и сложные отношения. Он знал, что я его люблю и признаю одним из величайших религиозных мыслителей, не только русских, но и всемирных. И вместе с тем между нами лежал тот меч, о котором сказано: Не мир пришел Я принести, но меч [394]. Всю свою огромную гениальную силу В. В. употребил на борьбу со Христом, Чей Лик казался ему темным и Кого он считал Сыном Денницы [395], т. е. Злого Духа . Я хорошо знал и теперь знаю еще лучше, что это было страшное недоразумение. Я не сомневаюсь, что, подобно пророку Валааму [396], В. В. благословлял то, что хотел проклясть; и если он умер, как Вы пишете, весь в радости , то радость эта была Христова, и он, умирая, понял все до конца. Обо всем этом я хотел ему сказать, но Вы чувствуете, как трудно это было сделать. Когда Ховин собирался к Вам ехать, я готовил большое письмо, чтобы отправить с ним, – и вот в последний день Ховин получил от Вас телеграмму, что В. В. уже скончался. Я надеюсь, что все, не высказанное в этом письме, мне удастся высказать впоследствии, когда наступит пора справедливой оценки великого русского писателя Розанова, а что эта пора наступит, – я больше не сомневаюсь».

«Я мало знал Василия Васильевича [398], но я умел почувствовать всю глубину его духа. Всю совершенно изумительную, потрясающую многогранность его души. Я никогда не забуду тех минут, когда он входил в мой кабинет и сразу все оживало, все приходило в движение, все начинало жить и дышать. Дар жить, любить жизнь и вызывать эту любовь к жизни у всего и всех – было одним из самых изумительных свойств Василия Васильевича. И по мере того, как уходит воспоминание о нем в прошлое, я все сильнее ощущаю громадность потери, понесенной Россией и всеми знавшими и любившими покойного, и чувствую, как много и лично я потерял в его лице. Если жизнь оценивает людей по степени их незаменимости, то Василий Васильевич, конечно, незаменим как культурная, творческая личность никогда до скончания времен. Никому никогда не было дано того, чем обладал Василий Васильевич. Никому никогда не было позволено того, что было позволено ему. Каждый шаг его был целой концепцией, новой и оригинальной, каждая мысль, брошенная мимоходом и невзначай, – целым замком грез и видений. Василий Васильевич, несомненно, самый богатый, самый замечательный, самый гениальный человек, с которым меня сводила жизнь. И от сознания этого еще тяжелее мириться с происшедшим. Утешаешься тем, что он не мучается, не страдает больше, но это – утешение слабое, ибо при его любви к жизни он, кажется, и больным умел бы жить и думать».