Руслан Гулевич - Чемпион сказал

Как приехали в Москву, выяснилось, что нету Юры – убили его. Блатные какие-то закопали в парке. Потом его нашли. Тогда я его и не увидел. Позвонил по записанному телефону. Попал с первого раза на нужного человека. Говорю, так, мол, и так. Приезжай за сумкой Юры, он деньги велел тебе передать. А этот приблатнённый, я даже не знаю, кто он и как его зовут, приезжает и спрашивает: «Откуда ты мой телефон знаешь?» А что мне ему сказать? Знаю, и всё. Юра сказал.

И второй сон, который я запомнил в своей жизни, других не было – про то, как внук стал чемпионом мира по хоккею. Но это отдельная история. Не для этой книги.

С какого возраста я себя помню? Наверное, лет с семи. Помню, зашёл в класс в школе. У меня сапоги были и полбуханки хлеба в голенище. Я жрать хотел, кто-то купил мне хлеба, я спрятал его. Детдом я как-то особенно не помню. Меня маленького забрали туда, мне было два или три годика – точно не знаю. Мне не с чем было сравнивать, я даже считал, что я счастливый человек. Ну нет матери, и нет – почти у всех вокруг так было.

Жрать хотелось всегда. У нас там, помню, игра была. Мы же в столовую не строем шли, а по звонку бежали. И всё решали скорость и выносливость. Я, помню, бегу к своему столу и по пути хватаю с тех, что рядом, всё, что попадается. И уже там, у себя, ем.

Нас спасало лето. Летом нас отвозили в лагерь. На природу. Мы там ели ягоды, грибы. Рыбу ловили. Мы, пацаны, уже тогда подсекали кету – она нерестилась в мелких речках – брали икру. Рыбу выбрасывали. Двенадцатилитровое ведро икры набирали за несколько часов. На вино меняли. Отъедались там за лето.

С голоду никто не умирал, конечно. Но чувство недоедания преследовало нас почти постоянно.

Мы с двумя приятелями, Банкой [4] Сулейман Каримов. Почему Банка, мы уже не помним. Скорее всего, Сулейман, Сулейманка, Манка, Банка. и Помидором, [5] Саша Егоров. Почему Помидор (он же Арбуз или Дыня)? Потому что один из родителей у него был из якутов и лицо у Саши было круглое. насшибали где-то денег, рубля два. То ли выпросили, то ли что-то продали, подворовывали. Ровно копейка в копейку хватало на торт, самый дешевый, конечно же. А для нас торт – нечто невозможное, мы его ни разу не пробовали. Это как… как сейчас BMW, наверное. Пошли и купили втихаря от остальных. Но его ещё надо принести и незаметно затащить в интернат. Увидят – налетят и вмиг сожрут, мы даже не попробуем. Так мы коробку завернули в газетку. Как будто сверточёк какой-то неприметный, ничего особенного. Оставили Помидора внизу охранять наше счастье, а сами с Банкой пошли наверх на разведку. Дошли до комнаты, убедились, что там никого, и бегом вниз, к добыче. Прилетаем, видим – Помидор ревёт, весь в слезах. Валяется отдельно коробка с потёками крема, газетка эта растерзанная. Что случилось? Помидор сквозь рыдания: «Я на секунду отвернулся, а собака… – и показывает на пса бездомного, Верный его звали, который стоит рядом и хвостом виляет, лыбится по-собачьи, – съела торт». И плачет. Ну что поделать – не повезло. Мы наш гнев пытались на Верном выместить, гоняли его по посёлку, пока силы были, но что с него возьмёшь – собака!

Мы потом через много лет встречались с друзьями в Магадане, с Каримом и Сашей. Вспомнил я этот случай, а Сашка говорит: «Не помню такого, чтоб собака торт съела». Я ему всю историю рассказал, а он упал под стол – смеётся! Да бросьте вы, не было никакой собаки, говорит, это я сожрал этот торт, не утерпел. Повисла на мгновение пауза – и потом хохот. Мы просто зашлись. Чисто детдомовская история, на уровне республики ШКИД [6] «Республика ШКИД» – приключенческая, отчасти автобиографическая детская повесть Григория Белых и Леонида Пантелеева о жизни беспризорных детей в Школе социально-трудового воспитания имени Достоевского (ШкИД), написанная в 1926-м и изданная в 1927 году. .

Кого я первую помню в интернате, так это Галину Васильевну Старчак. Она была воспитательницей и вела наш класс с первого по десятый. В десятом я как раз и уехал в Магадан. Она жила на Оле́, потом в Магадане, Хабаровске, сейчас переехала в Калининград. Я приезжал к ней по возможности, помогал чем мог. У неё две дочери, внуки. Ей 86 лет. Галина Васильевна, несмотря на возраст, живая, энергичная. Я её приглашал на шестидесятилетие. Приезжала со своей дочерью. Она очень интересная женщина и многому нас учила. Сейчас она хвалит меня: лучший, мол. Но я хорошо помню, у нас в интернате хор был, и я в него попал, очень хотел петь. А думал тогда, что, чем сильнее орёшь, тем лучше. И с такой силой орал, так горланил на занятиях, что она выгнала меня из хора: «Иди отсюдова!» Любопытный момент был ещё у нас. Дружно мы жили. У кого родителей не было, те оставались на лето в лагере, нас отвозили в брошенный посёлок Барабарка. Комарьё, свобода, рыба. И жили мы там. Были воспитательницы. Но мы в основном были предоставлены сами себе – грибы, ягоды. Однажды повадился медведь ходить к нам на помойку. Были мы тогда в седьмом классе. А был у нас учитель пения, Пётр Николаевич Мишаков – до сих пор помню, как его звали. Он уникальный человек. Сидел, остался в Магадане, как многие. Он почти всегда был пьяный, но его держали у нас: уважаемый человек был. Всю войну прошёл, и с немцами, и потом кампанию с японцами. А был он разведчиком, настоящим полевым разведчиком. Посадили его за то, что он ударил политрука.

И на майские праздники он пришёл – вся грудь в наградах: медали, ордена! За отвагу, за то, за сё. Я охренел, когда увидел! Я маленький был, не разбирался в этом. Подошёл и говорю: «Пётр Николаевич… – А сам медали трогаю – в душе всё перевернулось, я ведь его всегда видел пьяненького да с гармошкой. И какую-то ерунду несу: – А как оно там, на войне? Бой, рукопашная – что самое страшное? С немцами подраться?» А он мне отвечает: «Самое страшное на войне для меня было, это когда танкисты просили чистить траки гусениц. А там были остатки человеческих тел – головы, руки». И вот это я запомнил на всю жизнь. Он про войну больше ничего никогда не рассказывал. Мне хватило и этого. Врезалось на всю жизнь.

Я после этого случая изменил своё мнение о нём. Стал защищать его, дрался за него, если кто-то из ребят обидно о нём отзывался.

Так вот, у Петра Николаевича было ружьё. А я к нему, к учителю-то, привязался с этим медведем. Он хотел его застрелить с чердака. А я: «Возьмите меня, возьмите меня! – Бойкий был. – Вместе давайте, вместе!» Упросил. Забрались мы на верхотуру. У него там бутылочка. Выпил. Покурил. А я возьми да засни и внезапно просыпаюсь от шума голосов. Я с чердака пока добежал, выскакиваю – на помойке лежит небольшой чёрный медведь, застреленный. И я: «Ну вы видели, как мы с Петром Николаевичем?!» Меня пацаны пытают: «А кто стрелял?» А я им: «Пётр Николаевич стрелял – промазал, потом я стрельнул – свалил насмерть!»